Блэкаут

Директор сидела на заднем сидении. Кажется, я покраснел и пожал ей левую руку. Мы перекинулись парой вежливых фраз, и всю дорогу до гостиницы она больше не проронила ни слова. Славнов меня расспрашивал о моей группе, о ребятах, о стилях, о достижениях и планах, я отвечал.

Потом мы выгрузились из машины и пошли в гостиницу. Это была «Москва» в самом центре Сочи, как мне сказал Славнов. Несколько минут на стойке регистрации и манипуляциями с моим паспортом; Катя исчезла. Славнов проводил меня в номер и рассказал, что там и где, а я попутно объяснял ему, какая информация о помещениях мне нужна. Потом он ушел собираться, а я остался ждать дальнейших указаний. Концерт был уже вечером.

Нашел стакан, чтобы сделать из него пепельницу и покурить на балконе, и тут зашел Дэн. Как всегда веселый, болтливый Дэн, вокалист московской компашки. Его вторым вопросом после «как дела?» было «дунем?»

– Неа, – ответил я. – Ты дуй, а я – «Кент».

– Рад тебя видеть, чувак, – сказал он и затянулся.

– И я тебя, – ответил я и тоже затянулся. – А Катя с вами давно работает? Ее же не было в прошлом году.

– Вот как раз после Самары она к нам и пришла. Она так‑то модель. Бывшая, конечно, но каблуки носить умеет. – Он хихикнул. – Она работала админом в модельном агентстве, где я немножко рожей торговал. Ну и как‑то слово за слово, я познакомил их со Славновым, и она свалила из агентства и пришла к нам.

– Подожди, ты рожей торговал? Типа, модель?

– Ну да, снялся даже в двух рекламах: в соке и в «Билайне». Но я завязал. И она решила завязать. Там все не по‑настоящему, в этом модельном бизнесе, – он клацнул языком. – Ее‑то в нас и привлекло, что у нас все, по крайней мере, честно. Что думаем, то и поем.

Нашу беседу прервала оставшаяся троица Славнова. Со словами «Рамиль, ты выучил программу?» они шумно завалились в номер. Ударник Володя Долгий, басист Фил Романенко и сам Славнов. Объятия, рукопожатия, приятные слова. Они принесли какое‑то бухло, стаканы, и мы выпили по паре стопариков, а потом пошли прогуляться по Сочи и пообедать.

Мне было непривычно в той обстановке: вокруг меня были люди знакомые, но все же очень поверхностно. Ну и как перед любым важным мероприятием, я не был особо раскован, я все‑таки копил энергию для этого мероприятия и старался ею не расплескиваться. Я был как натянутая струна. Я так волновался перед концертом, что мало что запомнил из того, что было перед ним. А потом мы пришли в «Ривьеру» на площадку, где я поймал себя уже на привычном ощущении предвкушения сцены.

Катя летала по гримерке туда‑сюда. Постоянно с кем‑то разговаривала по телефону. Дэн травил анекдоты про наркоманов, пока мы с Филом настраивали гитары, а Долгий стучал барабанными палочками по ножке стула или чему‑то подобному. У Дэна был ритуал: вести себя как можно хуже и шумнее перед выходом на сцену, а еще лучше – что‑нибудь украсть или испортить. Он считал, что энергию нельзя копить, но необходимо тратить – так она воспроизводит сама себя, и чем хуже все будет за кулисами, тем лучше станет на сцене. Долгий о законе сохранения энергии был с ним согласен, но по устройству темперамента не мог даже быстро сесть и снова встать, не то что выплясывать электровеником. Рвется вторая струна, и Дэн вопит, что это чертовски хороший знак. Выступление начинается на полчаса позже.

Импровизировать пришлось много. Записанные Славновым треки, по которым я учил песни, мало походили на то, что мы играли на сцене. Семь лет я не выпускал гитару из рук именно для такого случая – чтобы даже в такой свистопляске оказаться на высоте. Славнов любил менять вступления и перекидывать сэмплы с места на место, поэтому Фил, устроившись ко мне поближе, вовремя все подсказывал и очень этим помогал. Пока я думал, как бы не скончаться от обезвоживания и доиграть все до конца без сильных лаж, бешеный Дэн вертелся и прыгал, приводя публику в экстаз, а Славнов колдовал с эффектами так, что народу было наплевать на то, какое я играю соло.

Трынн! Счастливый финал, зал визжит. Славнов уводит меня со сцены и хлопает по плечу. Такой же, как я, мокрый Дэн подлетает обниматься и орет в ухо, что все прошло супер. «Молодец», – сухо говорит Долгий и тоже хлопает по плечу. «Норм», – сдержанно резюмирует Фил.

Собрали инструменты, погрузили в машину. Катя все звонила. По пути в гостиницу обсуждали концерт, кто где облажался и как сочинская отпускная публика ничего не заметила. Я набрал Алинку и отчитался. Она собиралась на дискотеку с Олей и еще какими‑то ребятами. Я пригрозил, что все расскажу ее Толику, а она ответила, что Толик – козел, потому что не захотел с ней ехать. Значит, она уже пригубила красного, и я мог быть спокоен, что она не скучает по моей вине.

Мы собрались в номере Славнова и Дэна. Дэн вручил мне стакан с виски, заставил со всеми чокнуться и что‑то сказал про отлично отыгранную программу. Выпили, и, пока Славнов что‑то шутил про армянский коньяк, вошла Катя. Ей сказали, что здесь выключают телефон при входе, но, проигнорировав это, она проплыла мимо, пробравшись вглубь комнаты, поближе к окошку. Пряно‑грейпфрутовый шлейф ее духов, видимо, действовал не только на меня, потому что через секунду, словно пойманные на крючок, мы все потянулись к окошку поближе к Кате.

Бутылка разошлась со скоростью света. Вторую мы пили по пути в клуб, прямо на улице. В клубе пили текилу и чего еще только не пили. В общую болтовню, если тема была знакомой, я старался включаться, но в основном только слушал их треп про все на свете, дискретно скачущий с темы на тему без каких‑либо, как мне казалось, логических мостиков. Время от времени Славнов объяснял мне на ухо, кто такой этот Синий, что за флешмоб был на Кутузовском или что «Джангл» – старое название их репбазы.

Не помню точно, в какой момент это произошло, но к концу вечера Катя перестала меня игнорировать. Она начала со мной разговаривать и даже вела по улице вместо Славнова. К тому времени название алкоголя, что мы в себя вливали, курсируя от одного заведения в другое, перестало иметь вообще какое‑либо значение.

По пути нашли машину ООН и сфотографировались возле нее, Долгий сказал, что глобального потепления не будет, а Катя – что акклиматизацию ждать послезавтра. Домой тащились, обнявшись всей компанией и признаваясь друг другу в нечеловеческой любви, а синусоида траектории, которой мы шли, то и дело встречала на пути мусорки, фонари и ветки, которые могли бы и не мешаться так настойчиво.

Пока парни шумели в коридоре, шатались туда‑сюда, хлопали дверьми, мы с Катей зашли в мой номер выкурить по сигарете перед сном. Она разбросала туфли, и мы уселись прямо на пол. Разговаривали пьяный разговор. Заплетающимся языком она сказала, что ей со мной интересно, а потом ушла спать, стукнувшись о дверной косяк.

Вдоль всего горизонта передо мной лежат голые сопки, еле прикрытые выжженной бурой травой. Гудит обжигающий ветер, перебирая под ногами песок. Над головой висит огромное горячее небо цвета индиго с ярко‑оранжевыми перьями облаков. Ни души вокруг, одни только ящерицы снуют под камнями. На песке стоит одинокое сухое дерево, колючее, как наждак, обглоданное песчаными бурями. И над деревом из‑за облаков вылезает маленькое ярко‑красное солнце. Выпрыгнув из облака, его наливной круг спускается по небу все ниже и в конце концов застревает среди сухих веток этого дерева.

Солнце дергается несколько раз, как бабочка в паутине, пытаясь выбраться, но ветки скорее проткнут его, чем выпустят из своих корявых колючих лап. И я начинаю карабкаться по дереву, чтобы высвободить солнце из плена. Под ногой хрустит сухая ветка, я боюсь уколоться, но лезу вверх, не сводя глаз с алого шарика. Будто стоит мне отвернуться, и он исчезнет, стоит неосторожно качнуть ветки, и они его проткнут и из него выльется вся жизнь.