Блэкаут
Я столько раз вспоминал наш с Машкой последний разговор, что выучил его наизусть. Забытые реплики я заменил на близкие по смыслу и прокручивал ту беседу десятки раз, как проигрывают интересное место на кассете.
Она зашла ко мне домой тем летом, перед одиннадцатым классом. Мы сидели на кухне, и все было невыносимо неловко.
– Не хочешь прогуляться? – спросила она.
– Хочу. Но, кажется, собирается гроза, – ответил я.
– Откуда ты знаешь?
– Чувствую. Воздух тяжелый, птицы низко летают.
– Да, ласточки поют о дожде. – Она помолчала. – Ну ладно.
Предложил ей чай, но она тут же сама набрала воды и включила чайник. Я чувствовал, что она не находила себе места. Мы еще помолчали. Я безумно хотел вспомнить, о чем мы болтали без умолку раньше, но ничего такого в голову не приходило.
– Нет, все‑таки пойдем на улицу, – не выдержал я. – А то я здесь скоро сдохну.
– Но ведь дождь…
– А пофиг.
Ей, наверное, тоже было невыносимо подбирать слова. Наверное, она тоже лихорадочно придумывала, что бы у меня такое спросить или что бы такое рассказать, чтобы не задеть за живое. И не могла ничего придумать. Бедная Машка, попала она тогда в ситуевину.
Только мы вышли из подъезда, хлынуло как из ведра. Настоящий летний ливень. Мы прятались под козырьком подъезда. Она все молчала, и это было ужасно.
– Маш, ну мы оба понимаем, что к чему, – откуда у меня взялись тогда силы. – Зачем молчать? Если нечего сказать… Наверное, нам лучше здесь и сейчас…
– Это будет жестоко с моей стороны! – крикнула она. – Но я…
– Вот именно. Подумай о себе.
– А ты?
– Все будет хорошо. И не из таких передряг выбирались.
Она выскочила под дождь.
– Боже мой, Рамиль, я ничего не понимаю! Я вроде всегда была такая умная, такая молодец, а сейчас у меня нет для тебя подходящих слов. Прости.
Я ясно представил, как с ее загорелых, пухленьких рук стекают крупные капли дождя, и ее бровки домиком. И блеск для губ, светло‑розовый, все еще тот, который она купила перед летом. Я сделал несколько шагов к ней навстречу, четыре или пять. Тогда каждый шаг считался у меня за большой подвиг.
– Не ищи слов. Все и так ясно.
Длинный и бессмысленный разговор об одном и том же. Вдобавок под проливным дождем, по законам жанра. Когда она уходила, ее шагов почти не было слышно из‑за миллионов капель, бьющихся о землю. А я все стоял на месте. Потом, промокнув насквозь, я подумал, что выгляжу глупо, и пошел домой. И тот путь до квартиры занял у меня, наверно, целые полчаса. Как же мне было паршиво.
Потом у меня были случайные связи с девчонками, каждая из которых думала, что лишает меня невинности, но более серьезных отношений я не искал.
Кате я рассказал только «скелет» этой истории на пару предложений. Ни к чему ей было знать всю анатомию, да и грустная она, не по теме.
Тем временем мы уже приехали в кафе «Самолет», которое Катя очень любила. Во всяком случае, она так сказала. «Наверху, на горе, с верандой с потрясным видом на город. Сидишь, тебя обдувает ветерок и видно море вдали. Правда, мебель пластиковая, ну и ладно».
Уже не помню, что мы заказали, наверно шашлык или плов. Что мы еще могли там заказать. Сидели, ели, и Катя рассказывала мне о своем модельном прошлом.
Она подавала большие надежды агентству и хорошо зарабатывала с шестнадцати, потому что врожденный талант держаться перед камерой подкреплялся мудрыми глазами на точеном южном лице, а еще потому, что она никогда не стеснялась и никогда не говорила нет. Не фотографы, которые снимали ее голой, и не стилисты, которые ее одевали перед дефиле, хотели ее трахнуть (те были геями) – трахнуть хотели все остальные. Ей нравилось общаться с людьми и узнавать новое о мире по ту сторону кулис: где находится Париж, что было на Красной площади в Новый год, как будет по‑испански «я тебя люблю», и она общалась с мужчинами, которые говорили с ней по‑испански и рассказывали про Париж для того, чтобы затащить в постель. Они почти нравились ей на самом деле, эти мужчины, красивые и богатые, но скоро стало ясно, что про Париж они знают меньше ее, вместо испанского говорили с ней на итальянском, были женаты по два раза и страдают фобиями и припадками, а некоторые импотенцией, амнезией и облысением.
Катин красивый мир существовал как одномерная картинка, выполненная в макияже, одежде и аксессуарах. Она знала, что внутренняя красота не продается даже в самом дорогом магазине. Сексу без любви было сказано решительное «нет», и лучшими собеседниками стали книги. Фил считал, что она спит со Славновым, и из‑за этого они много ссорились. Ни с кем из группы Катя, по ее словам, не спала и призналась, что уже даже не мечтает полюбить.
Я думал о том, что мир полон добрых людей, но нам вечно некогда замечать их вокруг себя. Время уходит на постройку замков из песка, проект которых предложило ТВ. Нас учат быть успешными и не учат просить о помощи. Мы придумываем себе несуществующую внешнюю оболочку и досадуем, что никто не может прочитать наши мысли, потому что мы их усердно прячем.
Передо мной сидела малознакомая женщина. Даже зная, что я ее не вижу, она не старалась казаться лучше. Она не рассказала ни об одном своем достижении, как это любят делать. Не дала ни одного совета, как это любят делать. Не попыталась намекнуть о своей сексуальности, «нечаянно» задев меня коленкой под столом (знавали и таких). Она смеялась там, где было смешно ей, а если не знала, что сказать, то так прямо и говорила.
Я встречал много фальши. Многие, с кем мне приходилось общаться, недооценивали силу слов и были уверены, что своими россказнями создают правильное о себе представление. Я не видел их причесок и их обуви и мог судить только по тому, что они говорили и как поступали. И я слышал искусственных людей. Не мог успешный человек не помнить своих провалов, настоящий друг не знал ценности дружбы, если не предавал сам, а у кого все было в порядке с сексом, тот об этом всегда молчал. Фальшь, фальшь, фальшь. Сильный человек не боялся своих слабостей. Женщина, сидящая передо мной, с которой я познакомился двадцать четыре часа назад, была сильной. Она была первой женщиной, говорившей со мной искренне.
– Воровского? – спросила Катя в трубку, когда зазвонил ее мобильник. – И что ты предлагаешь?
Она сказала, что парни повылезали из номеров и шатаются по городу, требуют нас для полного комплекта. Второй концерт завтра, так что сегодня – день похмельно‑разгрузочный. Едем к ним? Едем.
Зажигалка. Дым. Такси. Куда ехать? На Воровского к памятнику.
– У розового дома? – спрашивает Катя в трубку, вертя головой по сторонам. – А мы у «Адидаса»! Дуйте сами сюда, я на каблуках.