Маленький чайный магазинчик в Токио
– Очень хороший фотограф. В музее я видела несколько его фото. Там женщина по имени Юми.
– Тьфу! – сказала Харука, отворачиваясь от стола. Она тихонько сказала несколько фраз по‑японски. Фионе не нужен был переводчик, чтобы догадаться: Юми не пользовалась популярностью у этой пожилой женщины.
– Она нехорошая женщина!
Сэцуко с упреком похлопала мать по руке, в то время как ее дочь Маю закатила глаза в точности так, как это делают все подростки.
– Окасаан[1], не нужно такое говорить!
– Юми очень знаменита и очень красива, – вставила Маю с подростковой прямотой. – Собо[2] она не нравится.
Харука сказала что‑то еще, и Сэцуко покачала головой, слегка ее наклонив, чтобы скрыть невольную улыбку.
– А что она сказала? – спросила Фиона.
– Одну нашу фразу… – начала объяснять Сэцуко, стараясь сохранить серьезное выражение лица, хотя в ее глазах мерцали искорки смеха. – Если перевести дословно, то получится что‑то в роде «Пельмени важнее цветов». Это означает, что нужно ценить практичные вещи, такие как пельмени, которые можно съесть и насытиться, а не красивые. Вроде вашей фразы «одна внешняя красота и никакого содержания».
– А Юми, – Сэцуко улыбнулась, когда Харука с энтузиазмом кивнула, – какой бы красивой она ни была, не обладает внутренним содержанием. Или, по крайней мере, моя мама так думает…
Сэцуко сказала это таким мягким тоном, что слова прозвучали совершенно не обидно.
Маю покачала головой.
– Но это противоречит другим убеждениям собо о том, что мы должны находить красоту в природе и уважать ее.
Сэцуко нахмурилась, глядя на нее, но прежде чем она успела что‑либо сказать, Харука покачала головой,
– Это другое! – сказала Харука. – Ваби‑саби[3]. Ох, не знаю! Вы, молодежь, не понимаете…
– Понимаем, собо, – сказала Маю с безропотной дразнящей ноткой в голосе. Наклонилась и обняла бабушку, одновременно озорно подмигнув Фионе.
– Они просто думают, что понимают, – сказала Харука и тоже подмигнула Фионе поверх склоненной головы внучки. Фионе пришлось сделать большой глоток чая и приложить все усилия, чтобы не фыркнуть от смеха.
Сэцуко, которая видела это, возвела глаза к небу, а затем тепло улыбнулась Фионе.
– Вы все так хорошо говорите по‑английски. – Фиона стремилась уладить семейный скандал, хотя, если подумать, то, возможно, ее усилий не требуется: она заметила, что между тремя поколениями так много тепла и неподдельной привязанности.
– Из‑за работы мужа мы достаточно долго пробыли в Америке. Сэцуко там выросла, мы прожили там пятнадцать лет.
– Мне потребовалось много времени, чтобы научиться говорить по‑японски, – призналась Сэцуко. – Я росла в Америке и хотела вписаться в нее. Я не всегда хотела придерживаться старых обычаев. Конечно, теперь, когда я стала старше, то очень рада, что моя мать поддерживает традиции, поэтому, как мне кажется, я представляю собой хороший баланс между Востоком и Западом.
– Она тоже учится на мастера приготовления чая, – объявила Харука, бросив на дочь гордый взгляд.
– Да, и это очень круто! – сказала Маю, также посылая своей матери дерзкую улыбку. – Особенно когда она так наряжается…
– Как, в кимоно? Я все думала, увижу ли я тут кого‑нибудь одетого в кимоно… И очень надеялась, что увижу, – призналась Фиона. Может быть, это тепло котацу, или душевное общение с этими тремя женщинами, или блаженство снова ощутить себя в безопасности, но она чувствовала себя совершенно непринужденно.
– Сейчас японцы, как правило, надевают их только на особые мероприятия, такие как свадьбы, традиционную чайную церемонию или церемонию совершеннолетия.
– То, которое бабушка надевает на чайную церемонию, реально классное, – сказала Маю.
Харука склонила голову.
– Оно принадлежало моей собе, моей бабушке, оно из очень тяжелого шелка, богато расшитое золотыми нитями. Очень красивое.
– Мне бы так хотелось на него как‑нибудь посмотреть, пока я здесь, – сказала Фиона, сразу подумав, что она могла бы написать действительно интересный пост в блоге. – А еще узнать бы, как вы их надеваете, и все различные детали.
Харука хлопнула в ладоши.
– Вы же можете сами примерить! У меня несколько… Есть одно, которое принадлежало моей двоюродной сестре. Она была высокой. Высокой в понимании японцев.
– Это было бы замечательно!
– Сейчас! – Маю хлопнула в ладоши. – Давайте прямо сейчас!
– Ой, только я еще недостаточно обсохла… – Фиона попыталась отказаться, но Харука проворно вскочила на ноги и пробралась сквозь ширмы сёдзи. Буквально несколько секунд спустя она вернулась, держа целую гору великолепной шелковой ткани, поверх которой выглядывала ее темноволосая голова с мерцающими озорством глазами.
Сэцуко вскочила и захлопала в ладоши.
– О да!
Маю подняла Фиону на ноги, хотя той было немного не по себе, она все еще шаталась и пыталась обрести равновесие, и стала пощипывать ее одежду, словно птица, решительно клюющая семечки.
– Снимайте это, – она потянула Фиону за джемпер.
Сэцуко выбрала деталь одежды из кучи, что лежала на руках у ее матери.
– Сначала нижний слой. – Она протянула белый хлопчатобумажный Т‑образный кусок ткани. – Хададзюбан.
Следующее, что помнила Фиона: Маю сняла с нее джемпер, а Сэцуко заправила ее руки в широкие квадратные рукава и продела завязки в отверстия под мышками, в то время как Харука наблюдала, одобрительно покачивая головой.
Затем появилось роскошное кимоно, не такое тонкое и легкое, как казалось сначала, потому что великолепный ярко‑красный шелк был подбит более плотной тканью. Следуя командам, который мягко давала Сэцуко, Фиона вытянула руки в стороны. Тщательно соблюдая церемонию, Сэцуко просунула ее руки в объемные рукава – Харука и Маю наблюдали, а Харука тихо сияла от гордости.
– Какая красота! – сказала Фиона, улучив момент, чтобы погладить замысловатую вышивку на ткани: черноголовая птица с длинной шеей, изображенная в полете – белые крылья с резными краями, черный хвост и длинные изящные ноги.
[1] Матушка (яп.).
[2] Бабуля (яп.).
[3] Ваби‑саби – мировоззрение, которое учит находить красоту в несовершенстве.
