Части ее тела
– Кто там? – тихо спросила я, глядя в тарелку.
Запеченная рыба совсем остыла, пока мы спорили, да и вообще она оказалась не особенно вкусной. Точнее, безвкусной. Где та крымская барабулька, которой кормил меня Артур, когда мы ездили в Евпаторию? Кроме вкусной рыбки, там оказалось не много хорошего, но мама учила меня оставлять только приятные воспоминания. Она была самым лучшим…
Как‑то замедленно моргнув (я заметила это даже периферическим зрением), Сережка пробормотал:
– Там один из этих…
– Скинхедов? – догадалась я.
Он коротко кивнул, точнее, дернул головой. И сразу все изменилось: угасли ароматы, воздух стал дымным от тревоги и напряжения – где‑то тлел огонь нераскрытого преступления, следы которого попытались тщательно скрыть, но от этого они не исчезли совсем. В этом мареве лица людей, сидевших за столиками, больше не выглядели симпатичными и расслабленными. Их черты оказались смазаны, и мне чудились ку‑клукс‑клановские капюшоны вместо голов…
Невозмутимо орудуя ножом и вилкой, Артур уточнил самым легкомысленным тоном, который я уже хорошо знала: так наш следователь вел себя, когда чуял запашок преступления:
– О чем речь, ребята?
Никита незаметно качнул головой: «Не надо!» Я и не знала, что Сережка уже растрепал ему, как стал свидетелем убийства… Рискованно с его стороны, ведь Ивашин теперь тоже был штатным сотрудником Следственного комитета. Но Логову он, как я поняла, и словом не обмолвился, к чему и меня призывал.
Только это больше не имело смысла: Артур уже впился в Серегу, даже если тот сам этого еще не почувствовал, и все равно вытрясет из него признание. Лучше было не сопротивляться…
– Серега видел, как скинхеды летом забили до смерти двух таджиков, – произнесла я ровным тоном, все еще удерживаясь от того, чтобы посмотреть на убийцу. – Один из них сейчас тут.
– Там столько крови было, – пробормотал Малышенков, и побелевшие губы его затряслись, точно он вновь увидел это наяву. – Они головы им размозжили… Кусочек мозга мне на кроссовку прилетел…
Артур молчал пару секунд, не дольше. Потом спросил, не глядя на Сережу:
– Где он сидит?
– Прямо у вас за спиной, – прошептал тот и судорожно облизнулся.
Мне все еще казалось, что он готов потерять сознание.
– Он тебя знает в лицо?
– Видел. Может, не помнит?
– Свидетеля убийства? Не смеши меня. Сколько их всего там было?
На мгновение Сережка закатил глаза, припоминая:
– Не знаю… Пятеро? Или больше… Но тех чу… мигрантов били только двое из них.
Логов подвел черту:
– И один сейчас здесь. Какого черта ты молчал столько месяцев?
Что он ожидал услышать в ответ? Сережка струсил, это было понятно без слов. Может, Артуру трудно было понять, что не каждый человек рождается бойцом…
«Это несправедливо, – заспорила я с собой. – Он понимает людей не хуже моего. И сотни раз уже сталкивался с тем, что люди готовы терпеть и молчать, даже когда их истязают и унижают. В каждом из нас скрыто животное – кровожадный хищник или покорная овца. Серега – овца…»
Не проявляя особого сострадания, Логов продолжал пытать его:
– Если мы возьмем его, ты дашь показания? Иначе все бессмысленно. Больше у нас ничего нет: вряд ли кто‑то обратился в полицию.
Серега бросил на меня взгляд, полный отчаяния. Сколько раз я ловила подобный, когда Малышенкова вызывали к доске… Чего я только не придумывала: переворачивала учебник, когда сидела на первой парте, чтобы он читал с листа… Или отчетливо произносила ответ без голоса, и ему как‑то удавалось угадывать, что я говорю… Но чем я могла помочь сейчас? Заверить, что скинхеды его не достанут? Я сама не верила в это. Взывать к его совести, после того как сама молчала о преступлении три месяца, было глупо… А упрекать Сережку в трусости нечестно. Кто осмелится открыто пойти против настоящей банды?
– Я могу включить тебя в программу защиты свидетелей, – мягко произнес Артур.
Но это, кажется, еще больше выбило Серегу из колеи – взгляд его так и заметался по нашим лицам:
– В смысле?! Это ж мне уехать придется, так?
– Или сменить внешность и фамилию, – предложил Артур. – Сможешь выбрать себе личико. Кто у вас там сейчас секс‑символ?
Он вопросительно взглянул на меня, но я только пожала плечами: некогда мне следить за этой ерундой. Похоже, не только мне показалось, что Логов относится к этому недостаточно серьезно. Серега так и сморщился:
– Вы так шутите? Блин, это смешно, по‑вашему?!
– Проще, конечно, перебраться в другой регион…
– Куда? Я родился в Москве.
– И за МКАДом есть жизнь…
– Только не для меня. Все, забудьте, что я сказал. Я не полезу в мясорубку!
Артур светло улыбнулся:
– Тихо‑тихо. Это твое дело. Нет так нет.
С подозрением прищурившись, Сережа уточнил:
– Типа, вы это так и оставите?
– А что я могу? – Артур аккуратно отрезал и отправил в рот очередной кусок мяса. – У меня нет ни трупов, ни свидетелей… Что я могу предъявить этому ублюдку? Не могу же я просто подойти и сказать ему: «Парень, я знаю, что ты сделал прошлым летом… Пошли со мной».
– Не можете? – повторил Сережка потерянным голосом.
Логов покачал головой:
– Пусть живет. И ты живи… Только ты, приятель, оглядывайся в темных переулках. До конца своих дней оглядывайся… Не играет роли, выступишь ты против него или нет.
– В смысле?
«Как бы не разревелся», – подумала я с тревогой, глядя, как задергался Сережкин подбородок. Пока он еще держался, но Логов продолжал давить.
– В любом случае ты был свидетелем его зверства, и рано или поздно он тебя отыщет, раз ты больше не с ними. Может, месяц пройдет, может, десять лет.
Я попыталась перехватить его взгляд: «Зачем ты это делаешь с ним?!» Но Артур смотрел только на Сережку, а тот уже просто корчился от страха и чувства вины, как лягушонок, придавленный к земле крепким пальцем. И Логов не собирался его убирать.
