Что ты делаешь

Виктор вытащил из нагрудного кармана рубашки сложенный вдвое листок из грубой желтой бумаги – бланк, отпечатанный еще в далеких восьмидесятых. Все рецепты, направления и прочая врачебная писанина оформлялись на таких старых бланках, запасы которых в городке ни в какую не иссякали.

Медсестра пробежала глазами каракули врача, снова кивнула и указала рукой на ширму, стоявшую справа от двери:

– Раздевайтесь ниже пояса, ложитесь.

Виктор, скрежеща зубами от злости, а больше всего – от стыда, скрылся за ширмой.

Медсестра в другом углу кабинета зашуршала упаковкой от шприца, потом с треском отломила горлышко у ампулы.

– Готовы?

Пытаясь хоть как‑то прикрыть свою голую пятую точку, Виктор сконфуженно пискнул:

– Готов!

Медсестра, вопреки его ожиданиям, зашла за ширму на считаные доли секунды. Раз – и она, мгновенно поставив укол, вышла, выбросила использованный шприц и села за стол что‑то писать.

Одеваясь, Виктор с некоторым облегчением думал, что за секунду она бы не успела рассмотреть его, поэтому вряд ли он станет темой для ее разговоров с подругами.

– Жду вас завтра, желательно, в это же время, – улыбнулась медсестра одевшемуся Виктору, протягивая пакетик с оставшимися ампулами.

* * *

Больше недели Виктор приходил к ней на уколы. Здоровье его нормализовалось, чувствовал он себя превосходно. Придя на последний укол, Виктор обнаружил, что из‑под белого халата медсестры выглядывает длинное, до щиколоток темно‑синее плиссированное платье.

– У вас день рождения?

Виктор быстро привык к медсестре и мог позволить себе завязать с ней разговор.

– Вы так нарядно одеты…

В ее орехово‑зеленых глазах блеснул огонек, и она отрицательно мотнула головой.

– До скольких вы сегодня работаете? – решив ковать железо, пока горячо, спросил Виктор.

– Я заканчиваю в семь, – чуть дрогнувшим от волнения голосом, ответила медсестра.

– Я зайду за вами.

Медсестра два раза энергично кивнула и протянула ладошку:

– Султанова.

– Свиридов. – Он, чувствуя себя идиотом, легонько пожал ее ладонь и повторил: – Ровно в семь я буду ждать вас у выхода.

* * *

И закрутилось.

Спустя больше года, как из жизни Виктора исчезла Асем, его измученное сердце вновь захотело жить.

С Султановой было легко. Она была человеком добрым, отходчивым и легким на подъем. Кроме всего прочего, Султанова умела хорошо готовить и любила это делать.

Так как Султанова относилась к гражданскому персоналу и была одинока, жила она в небольшой комнатке в общежитии на улице Приморской (она же в простонародье «бродвей»), в двух шагах от медсанчасти.

Виктор частенько наведывался к ней в гости, и всякий раз, перешагивая порог старого двухэтажного здания с трехстворчатыми окнами, рамы которых были выкрашены в коричневый цвет, и слыша за спиной треск с силой сжимавшейся огромной дверной пружины, с грохотом захлопывавшей за каждым входившим и выходившим такого же тошнотворного коричневого цвета входную дверь, вспоминал свою жизнь в этом общежитии.

Разваливавшееся от старости общежитие было перевалочным пунктом для вновь прибывших офицеров и гражданского персонала. Служебного жилья в городке хватало на всех, но процесс выдачи квартир занимал некоторое время, поэтому здание общежития регулярно латали, чтобы обеспечить возможность новеньким перекантоваться в нем первое время.

Собственной кухни у Султановой, естественно, не было, и все кулинарные шедевры она создавала на общей кухне. Виктор хорошо помнил, как вечно голодные лейтенанты постоянно приворовывали из чужих кастрюль и сковородок, оставленных соседками на плите.

Вообще в еде он был неприхотлив, но, так как Султанова теперь готовила специально для него, такие набеги посторонних ленивых лейтенантов на ее кастрюли жутко его бесили.

Придя как‑то прямиком с боевого дежурства к Султановой (чего никогда раньше не делал – после боевого дежурства Виктор всегда в первую очередь шел к себе домой), он, уставший и голодный, увидел, как двое лейтенантов внаглую ели его недоготовленный ужин прямо со сковородки, стоявшей на огне.

В бешенстве он с шумом разогнал дармоедов, влетел в комнатку к ошарашенной Султановой и принялся вышвыривать прямо на плечиках всю ее одежду из шкафа на кровать.

* * *

Так Султанова переехала к Виктору.

Она отчего‑то очень стеснялась этого, поэтому, встречая в подъезде соседей, старалась поскорее скрыться в квартире, а выходя из дому, прежде чем открыть дверь, долго смотрела в глазок и прислушивалась, нет ли кого на лестнице.

Теперь, возвращаясь домой, Виктор знал, что его там ждут. Это было чуждое ему чувство, к которому пришлось привыкать.

Каждый раз, заходя в подъезд после работы, он пытался по просочившимся сквозь щели во входной двери его квартиры ароматам угадать, чем встретит его Султанова. Шансы Виктора составляли примерно один к десяти.

Султанова оказалась мастерицей, постоянно выискивавшей все новые и новые рецепты, да еще и бережливой мастерицей – она старалась по максимуму задействовать бесплатные продукты из общевойскового пайка. Виктору иногда приходилось докупать для Веры Петровны у сослуживцев то мешок муки, то сахара, то чего‑нибудь еще.

Кроме того, Виктор никогда не мог подумать, что когда‑нибудь будет с удовольствием (!) заниматься лепкой пельменей. Султанова втянула его в это увлекательное занятие, и периодически – примерно раз в два – три месяца – они вдвоем усаживались за кухонный стол и до умопомрачения лепили пельмени или вареники. В Викторе открылся талант к искусным фигурным защипам. Прежде чем позвать Виктора, Султанова замешивала пельменное тесто, готовила начинку (мясной фарш или творог, или капусту с яйцом), подготавливала специальные поддоны и только после этого приглашала Виктора составить ей компанию в лепке. Производительность труда у него была на высшем уровне. За один вечер им удавалось налепить полную морозилку «продукции», а часть – сразу сварить. После нескольких таких вечеров Виктор всерьез забеспокоился, не скажется ли такое количество поглощенных им пельменей на его фигуре. Но к счастью, тревоги его были напрасны.