Дитя нуайяд

Мальчик испуганно открыл глаза, и тотчас лицо его исказилось гримасой отчаяния. Стало быть, всё происходящее не кошмарный сон. И этот забитый людьми корабельный трюм, где невозможно было дышать от духоты и вони, никуда не исчез. Измученные люди застыли в нелепых позах, словно марионетки в сундуке кукольника. Все жались к стенам, избегая места в центре проклятой темницы, где лежали умершие. Удивительно, что приговорённые к смерти узники так боялись болезни, которая за неделю плена забрала больше людей, чем за год со всего города.

– Послушай меня, сынок, – охрипшим голосом пробормотала герцогиня. – Доска, на которой я сижу совершенно сгнила, она насквозь пропиталась водой. Вчера мне удалось приподнять её. Ты наверняка сумеешь пролезть в дыру.

Мальчик непонимающе уставился на мать. Господь милосердный! Неужели она спятила, так же как кузина Дениз!

– Дьявол! – прошипела герцогиня. – Ты слышишь, что я говорю, Теодор?

– Дочь моя, – шепнул старик священник, сидевший совсем близко. – Не следует поминать нечистого. Оставь мальчика в покое, пусть он поспит и наберётся сил перед грядущим испытанием. А мы с тобой помолимся Спасителю, чтобы дал нам стойкости принять свою участь.

– Отец Жильбер. – Глаза женщины сверкнули откровенным бешенством. – Видит Бог, я и моя семья всегда были честными прихожанами и старались поступать согласно святому учению. Но сейчас меня не заботит, хороши ли мои слова и поступки. Я не дам погубить своего сына! И мне всё равно, сколько грехов ляжет на мою душу. Можете молиться, святой отец, но лучше помогите мне спасти ребёнка. Уверена, что этот поступок вам непременно зачтётся на небесах.

Священник осенил себя крестом, его измученное лицо выражало неподдельную скорбь.

– Ах, дочь моя… Мне страшно и больно слушать твои слова. Думаю, святые и Отец небесный понимают, что ты произносишь их в помешательстве, бедняжка. Но… О, Пресвятая Дева, если можно спасти хотя бы одну невинную душу, я обязан помочь.

Стараясь двигаться как можно тише и поминутно замирая и оглядываясь, не проснулся ли кто‑то из товарищей по несчастью, Мари‑Аньес и старый священник пытались оторвать доску пола. Единственный уцелевший гвоздь намертво прижимал конец дерева, и подгнившая доска ежеминутно грозила с резким звуком треснуть посередине. Прижавшись к стене, Теодор с ужасом смотрел, как прежде изнеженная герцогиня, ломая ногти и не замечая крови, выступившей на изящных пальцах, с упорством умалишённой расправляется с преградой к спасению. От его помощи мать резко отказалась. Он должен беречь силы, ему и так придётся плыть в ледяной воде до самого берега. Тео прикрыл глаза и судорожно вздохнул, отчаянно борясь с приступом тошноты от жуткой вони рвоты и испражнений, пропитавших трюм. Должно быть, ад выглядит именно так. Где ещё живые лежат рядом с мёртвыми, где вечный сумрак, голод и страх в ожидании мучительной гибели. Удивительно, как всего за несколько дней его счастливая жизнь обернулась беспросветным кошмаром. Отец убит, младший братишка умер накануне от хвори, что буквально пожирала несчастных узников. Теодор силой заставлял себя не смотреть в сторону кое‑как прикрытых тряпками тел. Где‑то там, среди них, лежит малыш Франсис, завёрнутый в шаль матери. Наверное, его душа уже на небе и младший Борегар стал ангелом.

– Ну всё, пора, – вывел его из оцепенения шёпот Мари‑Аньес. – Давай, Тео. Постарайся набрать воздуха и проплыть под водой как можно дольше, чтобы тебя не заметила охрана.

– Мама! – Мальчик хотел прижаться к матери, но она отшатнулась и покачала головой.

– Не прикасайся ко мне, Теодор. Возможно, я уже больна, а ты должен, нет, просто обязан выжить! Послушай, послушай меня, сынок… – Голос женщины на мгновение смягчился, но глаза её горели мрачным огнём, и взгляд, полный ненависти, заставил его вздрогнуть от страха. Ничего более в этой осунувшейся женщине с всклокоченными волосами и хищным оскалом вместо улыбки не осталось от блестящей герцогини Борегар. Несчастная походила на ведьму, чей зловещий облик вызывает ужас у всякого человека.

– Мама, прошу вас! – Теодор стиснул руки. – Я не могу вас бросить! Это низко и не достойно мужчин нашего рода.

– Замолчи! – хрипло бросила женщина. – Ты слышал, что я сказала? Ты будешь жить и даже этим отомстишь каждому, кто вверг твою семью в пучину гибели. Пусть в глазах святого отца моё материнское благословение звучит кощунственно. Запомни, Тео, какие бы неправедные поступки ты ни совершил, если они помогут тебе остаться в живых, то я приму на себя любые твои грехи. Ибо за те муки, что мне довелось испытать, Господь меня простит. А теперь иди, и помни мои слова.

Теодор вновь вскинул на мать затравленный взгляд и, встретившись с её глазами, в которых продолжало плескаться пламя одержимости, прикусил губу и, осенив себя крестом, начал спускаться в узкий лаз. Только когда мальчик исчез под полом и спустя минуту послышался тихий всплеск воды, Мари‑Аньес торопливо уложила доску на место и, опустившись возле стены рядом со священником, глухо зарыдала, уткнувшись лицом в обрывки верхней юбки.

Отец Жильбер погладил женщину по плечу и шепнул:

– Дочь моя, отчего же ты солгала о болезни? Разве не жестоко лишить ребёнка последних объятий матери?

– Как вы не понимаете, отец Жильбер… – Женщина вскинула на старика болезненный и потухший взгляд. – Если бы я обняла Тео, то не смогла бы расстаться с ним. А уйти вдвоём не было никакой возможности, я не смогла бы оставить здесь тело малыша и с ним доплыть до берега, я стала бы виновницей гибели старшего сына. Пусть он думает, что хворь настигнет меня раньше, чем казнь. И моя грубость всего лишь результат жара.

– Прости меня, дочка… – Священник обнял герцогиню за плечи и прижал к себе. – Ты поступила верно. Я буду молиться до самой смерти, чтобы Господь принял твою душу, а мальчику сохранил жизнь. Хотя, откровенно сказать, я и представить не решусь, что станет делать ребёнок двенадцати лет без всякой помощи.

– О, святой отец, вы хороший человек и преданный слуга Господа, должно быть, вы осудите меня за такие мысли. Но мне всё равно, каким способом мой Тео станет выживать. Я же сказала, что все его грехи я приму на свою душу. Простите, отче, но я уже согрешила в прошлом, и ещё один грех уже ничего не изменит. И если попаду в ад, то охотно приму любые муки, зная, что спасла сына от позорной и несправедливой участи. Теперь мне нечего терять, отец Жильбер, и могу откровенно признаться, что Теодор значит для меня куда больше, чем несчастный умерший малютка и мой покойный муж. Но даже теперь я не стану просить об исповеди и прощении.

– Ах, бедняжка… ― Священник скорбно поджал губы. Очевидно, что горе вызвало у женщины приступ помешательства. О каких прежних грехах может поминать столь достойная дама? Семья Шарля Борегара всегда отличалась добродетелью. И разве в здравом рассудке мать может говорить, что любит одного ребёнка больше, чем другого? Ах, святые покровители, немудрено, что Мари‑Аньес сошла с ума. Не всякий мужчина смог пережить бы подобное. Пусть несчастная пребывает в иллюзии, что спасла сына. Смерть в ледяной воде настигнет его раньше, чем он доберётся до берега.

Женщина и старик замолчали, думая каждый о своём. И ночную тишину нарушали лишь редкие стоны узников да несвязное бормотание нескольких бедолаг, что метались в бреду или давно утратили рассудок.