Дитя нуайяд

Спустя всего пару часов осенние окрестности Нанта заполнились невыносимыми, полными ужаса и страдания криками осуждённых. Казалось, что само небо содрогнулось от бессмысленного жестокого убийства тысяч ни в чем не повинных людей. Свинцово‑серое, нависшее над землёй, оно словно пыталось скрыть массовую казнь от небесного отца и святых покровителей. Опьянённые видом беззащитных жертв, приспешники Каррье раздевали обречённых донага. Мужчин и женщин, связав по двое, сбрасывали в реку, глумливо называя унизительную казнь «Вандейской свадьбой». Никакие мольбы и стенания не трогали жестоких палачей. Воды Луары принимали в свои смертельные объятия и матерей с детьми, и дряхлых стариков. Аристократов, служителей церкви, простых горожан, словом, всех, кого подозревали в связи с мятежниками. Наконец дошла очередь до старого судна, откуда накануне сбежал маленький герцог Борегар. Недолго думая, Молино с тремя солдатами вывели утлый корабль на середину реки. А затем они попросту выбили крышки люков. Дождавшись криков испуганных пленников, запертых в трюме, убийцы переглянулись. Стало быть, вода начала заполнять нижний ярус. И палачи поспешили в лодку, подальше от места казни.

Напрасно оставшиеся в живых узники взывали о помощи, пытаясь выбраться из смертельной ловушки. Вода всё пребывала, подняв мёртвые тела. Священник беспомощно огляделся в поисках Мари‑Аньес. Старик давно смирился со своей участью, но желание хоть как‑то поддержать несчастную герцогиню заставляло его держаться на плаву среди барахтающихся в воде людей, из последних сил выкрикивая её имя. И наконец он увидел то, что заставило его лишь скорбно сжать губы и неловко осенить себя крестом. Мари‑Аньес Борегар с одержимостью умалишённой сумела отыскать тело младшего сына и, прижав его к себе, мигом утратила волю к борьбе. Она выполнила свой долг, сумела спасти хотя бы одного из детей. На мгновение женщина встретилась взглядом с отцом Жильбером. В её измученных воспалённых глазах уже не было жизни. Они были совершенно пусты. Мари‑Аньес крепко прижала к себе тело Франсиса и сама погрузилась в воду. Лицо старика свело судорогой и, прикрыв глаза, он начал молиться застывшими губами, пока и над его седой головой не сомкнулись воды Луары.

 

Часть вторая

 

Теодор очнулся от тяжёлого сна и попытался облизнуть запёкшиеся губы. Всё тело его горело, словно в огне, и каждое движение отзывалось болью. Беднягу одолевала нестерпимая жажда. Кажется, сейчас он осушил бы целый бочонок воды. Будет ли конец этому ужасному путешествию? Он не мог понять, день сейчас или ночь, и сколько времени его трясло по дорогам. Право же, он готов был выбраться из сундука даже на полном ходу. Но тут экипаж остановился, и Тео замер, боясь шевельнуться.

– Вот проклятая дыра! Вы не находите, Лелюш? Подумать только, даже воздух здесь намного приятней. Уверен, что мой камзол насквозь провонял тошнотным запахом, царящим в Нанте.

– Благодарите Бога, друг мой, что мы не подцепили мерзкую хворь. Иначе блевали бы всю дорогу и ежеминутно делали остановки, дабы не испражняться прямо под себя, ― усмехнулся собеседник.

– О, Боже! Вы уверены, что мы не подхватили болезнь? Чёрт возьми! Стоило вам напомнить об этом, как у меня тошнота подкатила к горлу.

– Оставьте, пройдёмте лучше выпьем по стаканчику. Вино прогоняет любые хвори.

– Да‑да, вы правы. Однако по приезде домой непременно вызову доктора. Эй, братец, слезай с козел, тебе тоже следует прополоскать нутро добрым вином, я угощаю.

Маленький беглец прислушался. Судя по громкому стуку каблуков офицерских сапог, седоки действительно ушли. Он тихонько приподнял крышку и огляделся. Улочка, на которой стоял экипаж, была довольно тихой. Мальчик с трудом выбрался из заточения и, согнувшись, прячась за колёсами, обошёл карету. Дверь в таверну была закрыта. Судя по всему, сейчас было раннее утро. Стало быть, он умудрился проспать почти сутки! Экая удача, что во время остановок господа не стали проверять сундук. Однако надо убираться подобру‑поздорову. И покачиваясь, Теодор побрёл вдоль улицы. Его одежда так и не просохла до конца, но жар, от которого пылало тело, заставил его распахнуть куртку. Голова кружилась, ноги заплетались от слабости. Язык словно распух и едва помещался во рту. С отчаянием он заметил, что надежда на глоток воды тает с каждой минутой. Ни фонтанчиков, ни колонок, хотя сейчас он, кажется, согласился бы рухнуть на четвереньки и пить прямо из лужи. Но начало ноября было скудным на дожди. Должно быть, скоро выпадет первый снег. Борегар свернул в полутёмную арку, и тут силы окончательно покинули несчастного. Привалившись к холодной стене, он попросту осел на землю и повалился на бок.

***

– Ого! Ты только взгляни, Хворостина! ― Вихрастый парнишка в грязной куртке и засаленной шляпе, которая вечно слезала ему на нос, толкнул в бок тощего и длинного дружка, одетого в короткий сюртук и за неимением пуговиц подвязанный верёвкой.

– Ай, крысу тебе в штаны! Это же мертвяк! Чёрт! Пошли отсюда скорее! Ты же знаешь, что я боюсь покойников.

– Вот дурак! Что он может сделать, только если смердеть. Вот когда за него примутся черви, тогда я тоже не пожелал бы любоваться эдакой картинкой. Бр‑р‑р, отвратное зрелище.

– Ты сам дурак, Беспалый! Разве не знаешь, что не погребённый мертвец может утащить с собой прохожего?

Вихрастый шмыгнул носом и недоверчиво хмыкнул, однако отступил на несколько шагов назад. Внезапно Теодор пошевелился и едва слышно прошептал:

– Мама…

Хворостина вскрикнул и, побелев, попятился.

Меж тем его более храбрый товарищ остался на месте и, присев на корточки, впился взглядом в незнакомца.

– Ну, что там? ― оставшись на безопасном расстоянии, сдавленным шёпотом бросил Хворостина.

– А ты точно дурак, братец. К тому же изрядный трус, ― уверенно произнёс Беспалый. ― Этот сопляк жив.

– А что он бормочет?

– Кажется, зовёт свою мамашу. Пищит, словно придушенный цыплёнок. ― Смельчак подошёл совсем близко и осторожно ткнул лежащего мыском рваного башмака. Теодор застонал, не открывая глаз, и в мучительной попытке облизнуть губы, вновь едва слышно шепнул:

– Мама… пить…

Беспалый деловито опустил грязную ладонь ему на лоб.

– Да он хворый! Пощупай, я едва не обжёг руку. Бьюсь об заклад, рожа у него красная, как у варёного рака. Здесь попросту темно, иначе я сразу бы понял, что это не мертвяк. У них рожи белые, в точности как сейчас у тебя. Если ты не обмочил штаны, то помоги мне поднять этого дохляка.

– Зачем?! На кой он тебе сдался?

– Ты что, считаешь, его надо оставить валятся на земле?

– Ну и что? Думаешь, когда мы станем помирать, кто‑то бросится за лекарем?

– Заткни пасть и помоги. Я не желаю, чтобы этот парнишка являлся мне по ночам и укорял, что я оставил его подыхать на улице.