Энигма-вариации

– Вот, держи, теперь она твоя, – сказала мама, вручая мне ручку, – мне повезло, оказалось, что это «Пеликан». Выглядела она точно так же, как те, которые продавали в канцелярском магазине рядом с моей школой. Впрочем, радости мне эта ручка не принесла. Она попала ко мне не как подарок, а как запоздалое извинение, случайная уступка; с другой стороны, на ней значилось мое имя, и это мне было приятно. Пока мы стояли, глядя вслед синьору Джованни, мама рассказала мне странную историю, которую слышала от свекра: однажды в Париже он что‑то писал, уронил ручку со стола, попытался поймать – и перо проткнуло ему кожу.

– И что? – спросил я, не понимая, к чему это она.

– На ладони осталась крошечная татуировка. Он ею очень гордился. Любил вспоминать, как это произошло.

Зачем она мне это рассказала?

– Да просто так, – ответила мама. – Может, потому, что мы все очень жалели, что он так тебя и не увидел. Мне кажется, твой папа никого больше не любил так, как его. В любом случае, я уверена, он был бы рад, что его ручка попала к тебе. Глядишь, поможет тебе на предстоящем экзамене.

Ближе к концу осени, когда я пересдавал латынь и греческий, ручка действительно помогла.

Через несколько дней Нанни пришел за рамами. Отец в этот день вернулся дневным паромом и уже был дома.

Услышав звонок, он встал и сам открыл дверь. Гог и Магог поднялись – они всегда поднимались, если он куда‑то шел, – и двинулись за ним следом.

– Stai bene? Все хорошо? – спросил папа, увидев на пороге Нанни.

– Benone, e tu? Неплохо, а у тебя? – откликнулся тот.

Нанни объяснил, что пришел за рамами и не может задерживаться. Погладил собак по головам.

– Как локоть? – спросил папа.

– Гораздо лучше.

– Делал, что я тебе сказал?

– Как всегда, сам знаешь.

– Знаю, и все же: по полминуты каждый раз?

– Да‑а!

– Покажи, как.

Нанни хотел было показать, как именно делает специальную растяжку, которую ему порекомендовал папа, однако, увидев в дверях меня, поздоровался: «Ciao, Paolo», – явно ошарашенный моим присутствием, – можно было подумать, он забыл о том, что я существую или живу здесь.

Опустив руку, он зашагал в сторону гостиной, взял две рамы, которые стояли у стены. Заставил себя обменяться несколькими любезностями с мамой – она сидела на диване и читала роман. Удалось ли ей разобраться с часами?

Пока, к сожалению, нет. В голосе проступало раздражение. Мама не любила, чтобы ей напоминали о ее просчетах.

Повисло неловкое молчание, мы все четверо просто стояли.

– А знаешь ли ты, что он плавает быстрее всех на Сан‑Джустиниано? – обратился папа к маме.

– Ma che cosa stai a dire? Да что ты такое говоришь? – запротестовал Нанни.

Я, конечно, знал, что каждое утро, перед тем как вернуться домой и отправиться на паром, папа ходит плавать, а вот что и Нанни тоже пловец, мне было неведомо.

– Мы его зовем Тарзаном.

– Тарзан, какое миленькое имечко, – произнесла мама с толикой иронии, делая вид, что в жизни не слышала такого слова и не намерена вмешиваться в добродушные перешучивания столяра из маленького городка и ученого с мировым именем. Я, впрочем, заметил, что дружеское отношение отца к Нанни вызвало у нее досаду.

– Вы бы слышали, как он подражает крику Тарзана. – Повернувшись к Нанни, папа сказал: – Покажи им.

– Да ни за что.

– Сперва кричит, потом плывет. Вчера переплыл бухту за четыре с половиной минуты. А я только за восемь могу.

– Это когда полностью выкладываешься, – фыркнул Нанни. – А на самом‑то деле скорее за десять‑одиннадцать. – Потом, почувствовав напряжение в комнате, стремительно развернулся и с обычной своей непринужденностью произнес: – Alla prossima, до скорого.

Отец сговорчиво откликнулся:

– Si.

Мне понравилось их дружелюбное перешучивание.

Я редко видел папу таким – озорным, бойким, даже ребячливым.

– Ну, что ты о нем скажешь? – спросил он у мамы.

– Вроде неплохой паренек, – ответила она, как будто пытаясь изобразить сердечность и безразличие. В тоне проступила сдержанная враждебность в отношении краснодеревщика, возможно, не совсем искренняя, но именно таким образом мама обычно накладывала вето на всех и все, что, по ее мнению, не вписывалось в наш семейный уклад. Впрочем, заметив, как папа обескураженно пожал плечами, – этим он давал понять, что она могла бы все‑таки сказать про беднягу хоть что‑то хорошее, – она добавила, что у него совершенно изумительные ресницы. – У женщин глаз на такие вещи.

А я ресниц не заметил. Хотя, с другой стороны, может, именно из‑за них мне никак не удавалось поймать его взгляд. Глаза у него были совершенно невероятные – собственно, это были первые глаза, на которые я в своей жизни вообще обратил внимание.

– Впрочем, мне он кажется уж слишком дерзким, чересчур прямолинейным. Не знает своего места, как считаешь?

Убежден, что именно это‑то ее и задело, именно поэтому настроение ее изменилось сразу же после того, как Нанни вошел в дом и направился прямиком к рамам, а еще ее смутило, что он употреблял «ты», обращаясь к человеку, который нанял его для работы.

Через неделю мама надумала навестить краснодеревщика. Пойду ли я с ней?

– Ну, пожалуй, – ответил я, добавив с наигранной беспечностью: – Давай, ладно.

Возможно, она уловила что‑то странное в деланном равнодушии моего «Давай, ладно» и насторожилась, потому что несколько минут спустя якобы ни с того ни с сего добавила, что ее радует мой интерес к простым повседневным вещам. Каким повседневным вещам, спросил я, пытаясь догадаться, какие выводы она сделала из моего поспешного ответа. «Ну, не знаю, например к мебели». Мне тут же представилось, что она сейчас добавит: «К друзьям, людям, жизни», с толикой натяжки и подозрительности, – так она всегда реагировала на мои на первый взгляд случайные замечания. Хотя не исключено, что она в самом деле ни о чем не догадывалась, как не догадывался и я сам, хотя мне и казалось – и ей, скорее всего, показалось тоже, – что мой небрежный ответ прозвучал как‑то слишком продуманно.

И пока мы ближе к полудню шагали к старому городу и к мастерской синьора Джованни, ее загадочное молчание почему‑то заставило меня вспомнить ее слова, сказанные примерно годом раньше по ходу такой же прогулки: никогда не позволяй мужчинам и взрослым мальчикам трогать тебя там. Я так опешил, что мне даже не пришло в голову поинтересоваться, кому вообще может понадобиться меня там трогать. Тем не менее в тот полдень, по пути к Сан‑Джустиниано‑Альта, я почему‑то вспомнил ее предупреждение.