Это не орлы – это чайки

– Отец. У него есть служебная квартира, а здесь мы получили не так давно.

– А он сюда не заявится?

– Нет. Он сказал, что не очень любит это место, поэтому не против, чтобы тут жила я. Но мне всё равно на время придётся уехать.

– Когда? – испуганно спросил Алексей и посмотрел на неё.

– Если я поступлю, то мне нужно будет перевезти вещи. Но пока я не хочу уезжать. Хочу, чтобы ты не уходил от меня. – проговорила она как‑то робко.

– Я тоже не хочу от тебя уходить, но у меня сейчас отпуск, а потом снова начнётся служба.

– Но ты же в Москве служишь?

– Да. Сейчас в Зюзино, а после призыва буду в Москве. В любом случае какое‑то время не увидимся.

– Как долго?

– Ну, ещё где‑то месяца два, как выйду с отпуска.

– Это не скоро.

– Не начинай. Я себе уже представляю, как ты одна по этому двору идёшь.

– Переживать будешь?

– Я уже переживаю, что ты здесь можешь идти без меня.

– Это мило.

Они пришли к месту, которое уже ожидал увидеть Алексей. Площадка. Вокруг неё девятиэтажки. Капли свисали на деревьях. Стоял дом из одного подъезда. На крыльце ярко горел фонарь.

Алексей и Аня прошли сквозь площадку к подъезду. Алексей на время остановился у одной скамейки. Она стояла спиной к дому. Он слегка прикоснулся до её мокрой спинки, словно поприветствовал.

Алексей все ещё не мог поверить увиденному, но в душе смеялся над иронией. Они зашли в подъезд. Поднялись на тот же этаж. Встали у той же двери. Аня повернула ключ. У Алексея быстро билось сердце, словно хотело дотянуться и постучаться. Замок щелкнул. И Алексей пришёл в свой родной дом. Дом, в котором он вырос, жил с мамой и папой, а по вечерам выходил во двор играть с Казаком.

Алексей пытался не подавать виду, но без приглашения зашёл на кухню. Всё осталось на своём месте. Он присел на диван, на котором спал его отец. Он будто слышал его голос: «Ты решил вернуться домой, сынок?».

Аня попросила его помочь открыть краны в ванне. Она сказала, что у неё не хватает сил, и утром ей лишь слега получилось повернуть вентиль. Алексей знал, как они открываются, и без труда включил воду. Он молча бродил по квартире со слегка заметной улыбкой, с нежностью в глазах рассматривал свой дом. Аня не могла не заметить, что её гость – это кто‑то родной для этих стен.

В тот вечер Алексей остался у неё. Алексей не мог заснуть, хоть и глаза были уставшие. Аня сопела ему в шею. Свет от фар машин кособоко строчился по потолку.

– Какое твоё первое мнение обо мне? – вдруг шёпотом спросила Аня.

– Милая.

– Лаконично.

– И юная.

– Я твоя ровесница.

– Я не про это.

– А про что?

– Это значит, что я на всю жизнь запомню, как тебя здесь обнимал.

 

Глава 3

 

Аня мылась в душе. Вода разбивалась об ванну. Алексей курил на кухне. Окно было открыто настежь. Ливень бегал по чёрному тротуару, по ветвям деревьев. Ночной ветер бил по голой груди Алексея. Пахло сигаретами и мокрым деревом. В гостиной играла музыка, которую включила Аня. Алексей себя поймал на мысли, что он сейчас чем‑то напоминает своего отца.

Алексей и Аня ночь провели в гостиной. Она была заставлена старой мебелью: на стене висел ковёр, комоды из рыжего дерева, застекленный шкаф с пыльным сервизом, тумба с квадратным телевизором, раскладной диван, на котором спали Лёша и Аня. Перед постелью – захламлённый балкон со звуком дождя.

Утром влюблённых разбудил взмах крыльев. Алексей подтянулся на локтях и обернулся. На подоконнике сидела чайка. Она повернула голову чуть на бок, чтобы посмотреть на Алексея одним глазом. Поймав на себе взгляд молодого человека, она встрепенулась и взлетела, гортанно загоготав. Голубеющее утро. Ещё без единого луча солнца.

– Ещё рано… что там… – спросила Аня.

Алексей лёг и уткнулся носом в её плечо.

– Чайка. Здесь пруд недалеко.

– Пруд?

– Да.

Стоило закрыть глаза, как сон снова брал власть над сознанием. Голова ещё не проснулась. Ему снились родители. Аня гладила его волосы.

– Наверное, поэтому отец здесь не хочет жить. – сказала она.

– Из‑за чаек?

– Да, они ему напоминают войну. – глаза Алексея на этом слове открылись, тут он и прозрел.

Алексей отпрянул от её плеча, выбрался из её ласки и прильнул к спинке дивана.

– А я и забыл… твой папа ветеран, герой войны. А он тебе что‑нибудь рассказывал?

– Нет, он её ненавидит. Он никогда нам не рассказывал ничего о ней с сестрой. Но глубоко в душе я чувствую, как он себя винит.

– Винит? За что? В полку твоего отца считают героем войны.

– Да, я знаю. Но она наложила отпечаток на нашу семью. Моя мама была беременна, когда он ушёл. А когда я была маленькой, мы получили известие, что всю роту перебили, а сам он был ранен в голову и лежал в госпитале. Мне сестра рассказывала, как мама отвезла нас к бабушке с дедушкой, а сама поехала в Ростов к нему. Она его выхаживала, поставила на ноги. А потом у неё оказался рак. Родители долго с ним боролись, но мама всё же умерла. Я была маленькой, а сестра подростком. Ей было тяжелее. А вот папе было очень тяжело. Он стал напиваться. Мы с сестрой всё чаще жили у бабки с дедом. Бабушка мне как‑то сказала, что у мамы был рак, когда он лежал в госпитале, что она потеряла своё время, поднимая его на ноги. Мне кажется, отец это знает, потому и убивается.

– Любому бы было тяжело с этим жить.

– Но он себя винит из‑за другого.

– Из‑за чего?