Её цветочки
Она встала и, подойдя к окну, раздвинула занавески. Сад сверкал под бледной луной. Изморозь усеивала чуть наклонную лужайку, спускающуюся к лабиринту из кустов рододендронов, который отделял сад от окружающего его леса Лоунхау. Перед рододендронами располагались цветочные клумбы, которые летом пестрели разноцветьем красок, но сейчас, когда ощущались еще только первые пощипывания весны, пребывали бурыми и безжизненными.
– Сегодня утром я видела первый подснежник, – сказала Фрэнсин, обращаясь к теплому воздуху рядом с ней. – Но крокусы еще не проклюнулись.
Воздух ответил безразличным пожатием плеч.
– Интересно, когда же приедут эти постояльцы, – продолжила она, глядя на подъездную дорогу. – Марджори говорила, что они прибудут сегодня, но ведь сейчас уже пробило десять часов.
Летом она сдавала внаем комнаты в силу необходимости. Ее дом был слишком велик для одного человека, и содержать его было дорого. Во многих отношениях она обеспечивала себя сама. Ее огород весь год снабжал ее достаточным количеством овощей, у нее имелись также хорошие куры‑несушки, стадо коз, несколько ульев, стоящих на опушке леса, и корова. Но в этом современном мире ей требовались и другие вещи, такие как канализация, водопровод и электричество. Вырастить их она не могла и потому сдавала комнаты внаем, как до нее делала мать. У нее никогда не было недостатка в желающих пожить в ее доме, поскольку туристы валом валили в Озерный край, чтобы полюбоваться его красотами, которые сама Фрэнсин принимала как данность.
Туман рассеялся, и поверхность озера Эстуэйт блестела под лунным светом, льющимся сквозь безлистные кроны деревьев леса Лоунхау. Это была идиллическая картина, достойная отображения в стихотворении Вордсворта, хотя сама Фрэнсин не любила стихи этого знаменитого поэта, жившего в Озерном краю, поскольку всегда считала, что он мог бы выбрать для воспевания какой‑нибудь более достойный предмет, чем нарциссы, если б только удосужился узнать, насколько они ядовиты.
Оконное стекло задребезжало, и за поворотом подъездной дороги показался свет мощных фар.
– Ну вот, видишь? Они приехали, так что зря ты беспокоилась, Бри. – Фрэнсин торопливо прошла в вестибюль, слыша пронзительный смех Бри, открыла входную дверь и увидела подъехавший к парадному крыльцу белый автофургон.
– И смотри, не озорничай, пока они здесь, – строго сказала Фрэнсин. – Своими дурацкими выходками ты и так отпугнула достаточно постояльцев, а нам очень нужны деньги, чтобы отремонтировать фронтон[1]. Так что веди себя прилично, иначе я выгоню тебя на твой дуб. – Она часто повторяла эту угрозу, но никогда бы не выполнила ее, потому что слишком любила Бри, чтобы причинить ей вред.
Смех тут же затих.
Набрав в грудь воздуха, чтобы собраться с духом, Фрэнсин велела:
– А теперь сгинь. – Она подождала, пока не ощутила чувство пустоты, которое испытывала всегда, когда Бри не было рядом, затем вышла на крыльцо. Справа и слева от него росли рябины, и их ветки уже были усыпаны крупными пушистыми почками.
Она стояла совершенно неподвижно, охваченная тревогой, и гадала, что же ей сказать, одновременно желая, чтобы ей не надо было ничего говорить.
– Сколько же времени нужно, чтобы выйти из машины? – проворчала она и рассеянно сняла с двери гирлянду, сплетенную из веток самшита, ежевики, рябины и плетей плюща. Листья были уже так сухи, что крошились, когда она касалась их, – а раз они утратили свежесть, то гирлянда уже ни от чего не защитит.
Двери автофургона хлопнули, разорвав тишину морозного вечера. Фрэнсин плотнее запахнула шаль на своей худой груди.
К ней легкой пружинистой походкой шел высокий чернокожий мужчина, за ним следовал крупный нескладный парень с копной ярко‑рыжих волос.
– Вы Фрэнсин Туэйт? – голос у мужчины был низкий, и говорил он с мелодичным акцентом уроженца Карибских островов.
– Да, это я.
Он улыбнулся. Это была мягкая улыбка, и она не только тронула его губы, но и дошла до его карих глаз. К удивлению Фрэнсин, ее костлявые плечи слегка расслабились. Он был ненамного старше ее, возможно, ему было под шестьдесят, однако седины в его коротких черных волосах было немного, не то что у нее самой – ее собственные волосы, которые она стягивала в узел на затылке, были совершенно белы.
– Простите, что мы прибыли так поздно. Я Тодд Констейбл, а это Киф О’Дрисколл.
Рыжеволосый парень застенчиво улыбнулся.
Они стояли и смотрели друг на друга.
– Мы можем войти? – спросил Констейбл, когда молчание стало неловким.
– О да, конечно. – Фрэнсин посторонилась, пропуская мужчин в дом.
– Красивый у вас дом, – заметил Констейбл, оглядывая вестибюль. – Когда он был построен?
Фрэнсин привыкла к тому, что постояльцы хвалят ее дом. Пол в вестибюле был деревянный, стены обшиты панелями, а высокий потолок поддерживали косые черные балки, делая его похожим на скособоченную шашечную доску. Вдалеке справа и слева вверх уходили лестницы, ведя в крылья дома. У одной из стен стоял длинный, потемневший от немалого возраста стол, на нем находились два горшка с чесноком. На стенах висели картины на религиозные сюжеты, темные, потрескавшиеся от времени; скорее всего, они могли бы стоить немалых денег, если их отреставрировать, но Фрэнсин не хотела с этим возиться, ее и так все устраивало. Пусть все остается таким, каким было всегда.
– В тысяча пятьсот сорок первом году. Я имею в виду самую старую его часть, – ответила она, закрыв дверь. Хорошо, что у них мало багажа – каждый из ее новых постояльцев нес только небольшой чемодан.
– Просто чума, – сказал Киф, и Фрэнсин решила, что это похвала, хотя полной уверенности в этом у нее не было, поскольку с таким молодняком она общалась нечасто.
– А когда было построено остальное? – спросил Констейбл, разглядывая мешочки с травами, повешенные над дверями, выходящими в вестибюль, рядом с пучками иссопа и тысячелистника. Он медленно поворачивался, оглядывая все, и остановил взгляд на двух кадках с кустами карликового можжевельника, стоящих справа и слева от парадной двери. Можжевельник был усыпан голубыми ягодами, и его перистые ветки свисали так низко, что мели пол. Губы Констейбла дрогнули в чуть заметной улыбке, когда его внимательный взгляд переместился на Фрэнсин.
Она пожала плечами.
– В течение последующих веков. Сюда, – добавила она, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, и повела их по расположенной справа лестнице в восточное крыло, включая по дороге свет. Открыв первые две двери, отступила в сторону, чтобы мужчины могли войти в свои комнаты.
Фрэнсин в нерешительности остановилась на пороге комнаты Констейбла, застенчиво и неловко, как подросток, которым она никогда не была.
[1] Фронтон – верх фасада, к которому примыкает крыша.
