Главная улица

Кэрол важно проплыла через комнату и, возбуждая интерес и одобрение зрителей, уселась на ручке кресла Кенникота.

Он беседовал с Сэмом Кларком, Люком Доусоном, Джексоном Элдером – владельцем лесопилки, Четом Дэшуэем, Дэйвом Дайером, Гарри Хэйдоком и Эзрой Стоубоди – председателем ионического банка.

Эзра Стоубоди был человек первобытный. В Гофер‑Прери он поселился с 1865 года. Он был очень похож на хищную птицу: тонкий крючковатый нос, плоский рот, нависшие брови, густо‑красные щеки, голова, покрытая белым пухом, и надменный взгляд. Он был недоволен социальными переменами последних тридцати лет. Три десятилетия назад доктор Уэстлейк, адвокат Фликербо, пастор‑конгрегационалист Мерримен Пиди и он сам были законодателями Гофер‑Прери. В те дни изящные искусства – медицина, юриспруденция, религия, финансы – признавались, как и следовало, областью аристократической. Четверо янки демократически болтали с остальными гражданами, но фактически правили этими выходцами из Огайо и Иллинойса, этими шведами и немцами, которые последовали за ними сюда. Теперь Уэстлейк состарился и почти не появлялся в обществе. Джулиус Фликербо должен был уступить значительную часть практики более проворным молодым юристам. Преподобный Пиди умер. И больше уже ни на кого не производила впечатления в этот испорченный век автомобилей пара рослых серых, на которых все еще разъезжал Эзра. Город стал таким же разношерстным, как Чикаго. Норвежцы и немцы владели магазинами. В обществе задавали тон простые купцы. Торговля гвоздями была так же священна, как профессия банкира. У всех этих выскочек – разных Кларков, Хэйдоков – не было чувства собственного достоинства. Они были трезвы и осторожны в политике, но они болтали об автомобилях, духовых ружьях и бог знает еще о каких новомодных затеях. Мистер Стоубоди чувствовал, что он тут не ко двору. Однако его кирпичный дом с мансардой был все еще самым большим в городе, и Стоубоди поддерживал свое аристократическое положение тем, что изредка показывался среди более молодых людей и ледяным взглядом напоминал им, что без банкира никто из них не мог бы продолжать свои вульгарные занятия.

Когда Кэрол, нарушив приличия, подсела к мужчинам, мистер Стоубоди пискливым голосом говорил, обращаясь к Доусону:

– Послушайте, Люк, когда Биггинс поселился в Уиннебаго? Кажется, это было в тысяча восемьсот семьдесят девятом?

– Ничего подобного! – возмутился мистер Доусон. – Он приехал из Вермонта в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом, или нет, погодите, это было, кажется, в шестьдесят восьмом году, и взял участок на Рам‑Ривер, намного выше Аноки.

– Вот и нет! – надсаживался Стоубоди. – Он и его отец поселились сперва на Синей Земле!

– О чем, собственно, они спорят? – шепотом осведомилась у мужа Кэрол.

– О том, был ли у этого старого болвана Виггинса английский сеттер или пойнтер. Они спорят об этом уже весь вечер.

Дэйв Дайер вмешался, чтобы сообщить новость:

– Говорил я вам, что Клара Виггинс дня два назад была в городе? Она купила грелку, и довольно дорогую – два доллара тридцать центов!

– Ну конечно, ну конечно! – забрюзжал мистер Стоубоди. – Она совсем как ее дед. Не умеет отложить ни гроша. Два доллара и тридцать центов за грелку! Нагретый кирпич, завернутый в шерстяную юбку, ничуть не хуже!

– Как гланды Эллы, мистер Стоубоди? – зевая, спросил мистер Чет Дэшуэй.

В то время, как мистер Стоубоди давал физиологическую и психологическую характеристику состояния гланд своей дочери, Кэрол думала: «Неужели они все так страшно заинтересованы гландами Эллы или даже ее пищеводом? Хотелось бы знать, можно ли их заставить говорить о чем‑нибудь более общем! Рискну!»

– В ваших местах не было больших неприятностей с рабочими, мистер Стоубоди? – невинно спросила она.

– Нет, слава богу, мы были от этого избавлены, если не считать прислугу и рабочих на фермах. У нас довольно хлопот и с пришлыми фермерами. С этими шведами не успеешь оглянуться, как они становятся социалистами, популистами или черт знает еще чем. Правда, когда за ними числится ссуда, с ними можно разговаривать по‑человечески. Тогда я вызываю их в банк и говорю им несколько теплых слов. По мне, пусть они будут демократами, пожалуйста, но я не терплю вокруг себя социалистов. Во всяком случае, у нас нет таких неприятностей с рабочими, как в больших городах. Даже Джеку Элдеру спокойно работается на своей лесопилке, верно, Джек?

– Да, конечно. В моем деле почти не требуется опытных рабочих, а ведь вся беда в этих вечно недовольных механиках‑недоучках, которые все время требуют прибавки и читают всякую там анархистскую и профсоюзную литературу.

– Вы одобряете рабочие союзы? – спросила Кэрол у мистера Элдера.

– Я?! Ну уж нет! Дело вот в чем. Я ничего не имею против того, чтобы поговорить с моими людьми, когда они чем‑нибудь недовольны, – хотя бог знает что такое нашло на рабочих – они теперь совершенно не ценят хорошего места. Но все же, если кто‑нибудь из них придет ко мне как человек к человеку, я всегда готов пойти ему навстречу. Но я не хочу, чтобы ко мне являлись посторонние, какие‑то «делегаты» или как там они еще себя называют, шайка паразитов, живущих за счет невежества рабочих. Я не позволю, чтобы они совали всюду свой нос и учили меня, как вести мое дело!

Мистер Элдер разгорячился и переходил на все более воинственный и патриотический тон.

– Я стою за свободу и конституционные права. Если кому‑нибудь у меня не нравится, он может взять расчет. Точно так же, если он не нравится мне, я могу дать ему расчет. Вот и все! Не понимаю, к чему все эти осложнения и фокусы, и правительственные отчеты, и тарифные сетки, и все прочее, что еще пристегивают к рабочему вопросу, когда он совершенно прост. Кому не нравится плата, тот может уйти, вот и вся недолга!

– А как вы относитесь к участию рабочих в прибылях?

В ответ мистер Элдер разразился громовой речью, а остальные уныло закивали в лад, как игрушки в витрине, – смешные мандарины и судьи, болванчики и клоуны, когда их качнет струя ветра из открытой двери.

– Все это участие в прибылях, и улучшение быта, и страхование, и пенсии для стариков – просто брехня. Только ослабляет независимость рабочего и урезывает честные прибыли. Всякие скороспелые мудрецы, у которых молоко на губах не обсохло, и эти суфражистки, и разные проходимцы, желающие учить делового человека, как ему вести свое дело, и кое‑какие профессора из колледжей – те тоже не лучше! – вся эта свора не что иное, как переряженные социалисты. И мой долг как предпринимателя противостоять всякому покушению на неприкосновенность американской промышленности. Да, милостивые государи!

Мистер Элдер вытер вспотевший лоб.

– Верно! Правильно! – добавил Дэйв Дайер. – Перевешать бы всех этих агитаторов, и делу конец! Как вы думаете, доктор?

– Ну, понятно, – согласился Кенникот.

Этим вмешательство Кэрол было пресечено, и собеседники занялись вопросом о том, на десять или на двенадцать дней отправил мировой судья в тюрьму пьяного бродягу. Выяснить это оказалось не так просто. Потом Дэйв Дайер начал рассказывать о какой‑то своей поездке на автомобиле.