Хроники Ворона. Книга первая

Очнувшаяся от удивления девушка, не найдя слов, способных выразить всю ее признательность, смотрела уходящему жонглеру вслед со смесью благодарности и все той же необъяснимой симпатии. Но было в этом взгляде что‑то еще. Что‑то еще…

«Она все еще с Эмилем. Она будет с ним всегда. Хоть он и не прыгнул ради нее за борт».

***

Труппа остановилась в двадцати милях к юго‑востоку от города Навия, что являлся их домом. Был ранний вечер, и циркачи тратили его на посиделки у костра, пьянство, карточные игры и пение песен. Беззаботная и веселая жизнь, скажет кто‑то, и будет прав едва на малую долю.

В те немногие минуты, когда Динкель не думал о Флави, он становился веселым и жизнерадостным человеком – настоящей душой любой компании. В труппе почти все обожали его и всегда собирались у костра, когда он начинал играть на своей лютне, напевая при этом самые различные песни, коих знал великое множество: от тонкой любовной лирики до героических баллад, от глубокомысленных поэм до кабацких матерных напевов.

И что бы ни играл одаренный абсолютным музыкальным слухом, безупречным чувством ритма и невероятно ловкими пальцами Динкель, все собравшиеся вокруг него люди всегда завороженно слушали его песни, предаваясь воспоминаниям и мечтам, и восторженно подмечали способность прикасаться мелодией и голосом к струнам души, словно она тоже была инструментом в его руках.

В этот раз была любовная лирика:

 

Над землёй застывшей, но не мертвой

Вдаль летел против ветра он.

В край безмерно для него далекий,

К той, что в думы вторглась нежным сном.

Как за серыми камнями в острых скалах

Луч укрыла горная река,

Так за гордым взмахом сильных крыльев

Страх он спрятал раз и навсегда.

 

По песку вдоль берега морского

Прочь от солнца тихо шла она

В царство бурь и вечного мороза,

Трепет сердца усмирить дыханьем льда.

Как сверчком белесым в черном небе

Ночью вспыхнула холодная звезда,

Так прозрачной льдинкою на веке

Вдруг блеснула одинокая слеза.

 

В этом мире их путям не пересечься,

В хрупких снах лишь встретиться судьба,

Но безвластен он, чтобы отречься

От надежды, хоть та и глупа.

Как хрустальной нитью в лесной чаще

Вниз сползает тонкий водопад,

Так меж пальцев, но не журча, не плача,

Тает время, гася влюбленный взгляд…

 

Растроганные циркачи аплодировали своему хромому товарищу, в то время как за их посиделками у костра чуть поодаль наблюдал одетый в черную походную одежду господин, который явно был не из труппы. Дождавшись, когда основная масса артистов, слегка хмельных и подшучивающих друг над другом, разойдется, оставив взявшего передышку жонглера наедине со своим инструментом, он подошел к бревну, на котором тот сидел, и приземлился рядом, остановив взор на пламени костра. Динкель, задумавшийся о чем‑то своем, даже не обратил на гостя никакого внимания, пока последний внезапно не заговорил:

– Всегда поражался тому, насколько разносторонний ты человек, Динкель. Красивая песня.

Циркач повернул лицо и сначала удивленно, а потом радостно уставился на неожиданного собеседника:

– Зоран! Зоран из Норэграда! Ты ли это, или глаза мне врут?

– Это я, мой друг.

Динкель сердечно и довольно крепко пожал протянутую ему ладонь, а после заговорил:

– Какими судьбами, Зоран? Как обычно, мимо проходил, хе‑хе? Черт подери, я не видел тебя тысячу лет! Будь прокляты просторы Ригерхейма, на которых так трудно найтись двум старым друзьям!

– Да уж, давно мы с тобой не пропускали по стаканчику за партией в холдем. И ты прав, я действительно проходил мимо. Я держу курс на Эйзенбург и по пути заглянул в Навию. Обычно в это время года ваша труппа не гастролирует, и я хотел с тобой увидеться, но в городе мне сказали, что вы еще не вернулись из тура по Кадилии. Тогда я отправился по делам дальше, но по пути все‑таки наткнулся на вас. Как ты, Динкель?

– Да по‑старому, Зоран. От концерта к концерту. Бедро ноет уже меньше, а в остальном все как прежде.

– Ты все жонглируешь? Или сменил цирковую профессию?

– Да какой там. С моими‑то травмами.

– Жалко. Но, знаешь, я все равно почему‑то не теряю надежды, что когда‑нибудь ты уйдешь из цирка и снова начнешь заниматься тем же, чем до войны с Южным Альянсом.

Динкель рассмеялся.

– Ты что, Зоран, действительно считаешь, что я смогу снова стать матадором? Ничего не скажешь, рассмешил так рассмешил. Да с моей ногой мне не выжить против любого быка, даже старого и больного, потому что он от меня и мокрого места не оставит, а просто потопчется по мне, как по старому ненужному ковру, и оставит мой корявый труп посреди арены, на радость публике, хе‑хе.

– Ты когда‑то хвастался, что перед тобой не устоит не один бык, даже если у тебя не останется обеих ног. И, должен признать, даже с твоей травмой ты очень ловок и подвижен. По крайней мере, ты мог бы попытаться. Кстати, я видел неподалеку пастбище, и там, по‑моему, были быки…

Динкель перестал смеяться и недовольно покачал головой с таким видом, будто Зоран сказал какую‑то глупость, что, в общем‑то, соответствовало действительности, после чего ответил:

– Ты хоть понимаешь, что говоришь? Зоран, ты, может, угробить меня хочешь?

– Я просто верю в тебя, Динкель. И если бы я хоть немного сомневался, что ты справишься, то не уговаривал бы тебя вернуться к тому занятию, в котором тебе когда‑то не было равных.