И нас пожирает пламя
Все еще больше запуталось, когда в узком переулке, ведущем в булочную, возле него остановилась машина, водитель высунулся из окна и вскричал, о! Да это ж препод. А Измаил, вместо того чтобы сделать вид, будто ничего не слышал, остановился и уставился в лицо отдаленно знакомому человеку.
– Это же я, Томеу! Ты что, забыл меня, препод?
– Кто‑кто?
– Томеу. Айда, поехали со мной! Полиглотов навестим.
– Глазам не верю, Томеу… Ты стал полиглотом?
– Нет… Я у них главный организатор: шофером работаю. Познакомлю тебя с главной полиглотшей и обратно привезу. – Он оглянулся на машину, стоявшую сзади, и заорал, сейчас, сейчас, мать вашу за ногу, ни минуты подождать не могут! – И снова обернулся к Измаилу: – Если ты не занят, они обязательно тебя пригласят на симпозиум: уйму денег заплатят.
– Это очень интересно.
– Вот видишь, мужик! Хорошо, что не смогла со мной поехать та училка, которая… А ты французский знаешь?
– Знаю, конечно.
– Это нам может и не понадобиться, но на всякий случай не помешает. Садись давай, пока этот долбоклюй сзади все не разнес.
И он, кретин хренов, сел в машину, забыв, что собирался за хлебом. Тут все и началось.
* * *
А может быть, и нет. Откуда ему было знать, что на самом деле все началось гораздо раньше и вдалеке от узкого переулка. Наша история берет начало там, где самка кабана, при знакомстве представлявшаяся как Лотта, родом из лесов Бергеданского района[1], которая в период течки позволяла к себе приближаться только самому видному секачу, как‑то раз, на третьем году своей взрослой жизни, познакомилась с вепрем, которого почти никто не знал. Этот почти стокилограммовый кабан из окрестностей Сольсоны[2], вооруженный длинными, кривыми, крепкими клыками, охотно покрыл ее, и она забеременела. Любовное хрюканье этой парочки было похоже скорее на победный гимн, чем на крик удовольствия. Обернувшись, чтобы посмотреть секачу в глаза, самка почувствовала странный трепет: казалось, во взгляде незнакомца пылал огонь. Лотта пронзительно взвизгнула от счастья, что было с ее стороны крайне неосмотрительно, потому что живущим у леса людям уже начинали приедаться частые визиты Лотты и ее приятелей к запасам еды возле их жилищ. Когда она была маленькая, мама учила ее не доверять людям, потому что вся эта еда – вовсе не предназначенное для них угощение; подумай, что происходит после каждого доброго пира на полях? Крики, вспышки – и стокилограммовые туши секачей, неподвижно застывшие там и тут из‑за таинственного грохота, которым человеческие существа насылают смерть. И так случилось, что этого красавца‑секача из северных краев Лотта видела в последний раз.
В дождливую среду, по истечении благополучно протекавшей беременности, Лотта произвела на свет пятерых очаровательных поросят. По семейной традиции в лесу их называли кабанятами. Но как ни назови, они были просто прелесть: девочка, двое мальчиков, еще девочка и тощий поросеночек, которого все стали называть Кабаненком. Хоть он и был самым маленьким, но усилием железной воли превозмогал все те преграды, с которыми братья и сестры справлялись без всякого труда. Ему всегда хотелось первым преодолевать препятствия, которые беспрестанно ставила перед ними мать, чтобы научить их выживать в дремучем лесу. Как‑то раз Кабанчик Второй засмеялся над неудачей Кабаненка; было и вправду ужасно смешно видеть, как тот треснулся мордой о камень, через который перескочить было плевое дело, разве нет? А Лотта схватила Кабанчика Второго за ухо и закатила ему мордой пару оплеух и отчетливо проговорила, так чтобы все детеныши слышали и зарубили себе на носу, каждому из нас в жизни дается то, что ему под силу, и никто – уяснили? – никто не рождается все умеющим. Так что любого из вас, кто посмеет насмехаться над Кабаненком или еще над кем‑нибудь из братьев и сестер, я возьму за шиворот и отнесу из леса в сторону заката, и оставлю его там людям на рагу.
– Мама, а что такое «рагу»? – с любопытством спросил Кабаненок.
– Узнаете, когда вырастете. Когда будете уже не поросятами, а со шкур исчезнут полоски.
– Но что же это такое, «рагу»? – не отставал Кабаненок, всегда стоявший на своем.
– Я сказала, когда станете постарше, – тут же раздраженно откликнулась громким голосом мама Лотта. – И будете вовсе не рады, когда узнаете. Ясно?
Детеныши умолкли, уяснив, что вести себя нужно так, чтобы всеми силами держаться подальше от такого страшного и непонятного наказания, как рагу.
Кабаненок подошел к Свинюшке и шепотом спросил, а что это такое, «мехаться»?
– Не знаю. Мама сказала «насмехаться».
– Мама, а что значит «насмехаться»?
Потомство набиралось ума и веса. Кабанчик Третий оказался самым быстрым, Кабанчик Второй – самым прожорливым, Свинюшка – самой услужливой, а Свинка Первая – самой рассудительной (поскольку так решила Лотта). А Кабаненок перебивался помаленьку, вечно опаздывал, блуждал в лесу, и очень часто, перед тем как пойти играть, братьям и сестрам приходилось кричать, Кабаненок, ау! Кабаненок, ау! – до тех пор, пока он не прибегал, запыхавшись, оттуда, где зазевался, глядя на незнамо что. И они росли, с благословения Большой Свиньи, заступницы всех смертных. Оттуда и пошли все беды.
– Но ведь…
– Тихо, я сказал.
* * *
Он открыл глаза. Поморгал. Он чувствовал себя усталым, измученным, как будто его долго били. И попытался сфокусировать взгляд. Белое пятно. Ему улыбалась женщина в белом халате. Он открыл рот и немедленно закрыл, словно это небольшое усилие стоило великих трудов.
– Привет, – улыбаясь, сказала женщина.
Он не ответил. Где я? Что я здесь делаю?
– Добро пожаловать, – продолжала женщина. И уселась с ним рядом, чтобы он лучше ее видел. – Как ты?
Пациент огляделся. Больничная палата, несколько обшарпанная. Он пошевелил рукой, и тут ему стало ясно, что высвободить ее невозможно: к ней пластырем прикреплена тонкая трубка капельницы, идущая куда‑то вверх и исчезающая в застывшем инфузионном мешке.
[1] Бергеда – район (комарка) в провинции Барселона с административным центром в городе Берга.
[2] Сольсона – город в каталонской провинции Льейда, примерно в 40 км от Берги.