И солнце взойдет
Взглянув на наливающиеся синяками и чуть припухшие фаланги, где красовались неприятные ссадины, она поджала губы. Нет, скорее всего, Ланг просто не стал спорить с другом. Он устал, у него, очевидно, разболелась голова. Да и разве может хоть один связанный клятвой врач намеренно пойти на такую жестокость? Нет! Рене упрямо нахмурилась и быстрее зашагала к выходу из больницы. Никто из них не сделает больно нарочно. Не унизит. Не предаст человеческое доверие. Потому что зачем вообще становиться врачом, если внутри нет сострадания? Так что прочь любые подозрения от Энтони Ланга! Ни в коем случае нельзя сомневаться в человеке, пока он не докажет обратного. К тому же шрам никогда раньше её не обманывал.
Рене раздражённо передёрнула плечами, затем инстинктивно провела пальцами по тонкой полосе, что пересекала левую щёку и уходила дальше за ворот платья. Она слышала много обидных шуток в свой адрес, и эта не сказать, что её впечатлила. Но доктор Дюссо совершенно точно скрывал в себе нечто такое, отчего по спине пробегал холодок. В голову тут же лезли похороненные много лет назад воспоминания. Казалось, ей удалось превратить их в новые цели ещё лет десять назад, но один липкий взгляд пробудил их опять. И что с этим делать, она не знала. Шрам никогда не врал. Так значит ли это, что она может смело доверять Энтони Лангу, но должна бежать прочь от Дюссо? Хотя куда деться из одного отделения? Бред… Рене хмыкнула, потом с каким‑то яростным облегчением принялась расцарапывать горящий на шее рубец.
На то, чтобы отстирать с плаща смазанные следы крови, ушёл целый вечер. Остальное же время она потратила на судорожное чтение протоколов будущих операций и борьбу со справочниками, которых неожиданно оказалось слишком много. Да, у неё было время на подготовку, но чудовищно мало, если раньше ты вскрывал мозги и спины, а не кишки или желчные пузыри. Вряд ли, конечно, будет намного сложнее, но непривычнее – точно. А уж волнительнее – и подавно. Рене придётся прыгать выше головы самого доктора Ланга, потому что нечто менее гениальное его вряд ли устроит.
Так что в состоянии некоего транса она сидела на продавленном диване, куталась в подаренный на прощание друзьями из нейрохирургии плед и шептала классификации ран, пока вчитывалась в предоперационные эпикризы. С закрытыми глазами старший резидент мысленно проходила через каждый этап предстоящих манипуляций, просчитывала возможные осложнения, а потом судорожно сверялась по справочникам топографической анатомии. Уже привычно и монотонно ныли отдавленные дверью пальцы, едва заметно на подоконнике колыхала листьями гербера, и Рене не заметила, как между доступом к двенадцатиперстной кишке и остановкой кровотечения провалилась в сон.
Ну а утро… утро началось со знакомого:
– Tu m’as promis… et je t’ai cru…[1]
Голос In‑Grid ворвался в дом, и Рене скатилась с дивана. Оступаясь и поскальзываясь на холодном полу, она пыталась выпутаться из пледа, но лишь придавила коленом поврежденную руку и взвыла от боли.
– Ах ты ж… зараза!
Tu es foutu‑tu‑tu‑tu‑tu‑tu…
Tu es foutu‑tu‑tu‑tu‑tu‑tu…
Старый динамик всё хрипло ехидничал, пока Рене пыталась оценить нанесённый ущерб. Основной отёк спал, но содранная кожа ещё влажно поблёскивала в свете так и оставшейся включённой с вечера лампы. Хоть и болезненно, пальцы всё же сгибались, но не было ни привычной лёгкости, ни точности, а уж о том, чтобы оперировать в полную силу, можно и не мечтать. Чёрт! Вот же… чёрт. Она медленно выдохнула, а потом перевела взгляд на разбросанные по полу и дивану учебники.
Tu m’as promis! Tu m’as promis! Tu m’as promis! – зачастил приёмник, чем вывел из состояния, близкого к ступору. Подхватив злополучный плед, Рене поднялась и доковыляла до радио. Но прежде чем выключить его, ещё раз размяла пальцы, помассировала чуть опухшие костяшки и машинально поморщилась от неприятных ощущений.
Tu es foutu‑tu‑tu‑tu‑tu‑tu…
Tu es foutu‑tu‑tu‑tu‑tu‑tu…[2]
– последний раз пробубнила In‑Grid, а потом щёлкнула кнопка выключения.
Крошечные часы, которые пока сиротливо стояли на довольно пошарпанном комоде, куда Рене бросила полусонный взгляд, бездушно сообщили, что она опаздывает. Причём настолько, что придётся срочно учиться летать. Потому, коротко вскрикнув, она бросилась к неубранным накануне вещам, оттуда – в ванную, и ей было совершенно плевать, что сейчас половина четвёртого утра. За открытыми жалюзи нервно мигал одинокий фонарь, с расположенных рядом трасс доносился гул проезжающих машин, а с первого этажа прилетел вопль:
– Эй, слышь! Ты там не охренела? – По воздуховоду разнёсся гневный стук.
– Простите. Мне очень жаль, – пробормотала Рене, даже не подумав, что её не услышат, и заскочила в душ.
Спустя рекордные десять минут всё ещё с влажными кончиками заплетённых в косы волос она уже торопливо спускалась по лестнице и одновременно пыталась застегнуть не высохший до конца плащ. Похоже, система отоп‑ления в этом доме оказалась столь же убога, как и лестница, ремонт и гостеприимность хозяина.
– Какого дьявола ты творишь? – Впереди раздались скрип двери и тяжёлые шаги Джона Смита, а потом его громоздкая фигура замаячила в конце коридора. – Четыре, мать твою, утра!
– Извините, я врач, – буркнула Рене первое попавшееся оправдание, даже не задумавшись об уместности, и пронеслась мимо оторопевшего механика. Хлопнув дверью, она растворилась в осеннем туманном утре.
В начале шестого ординаторская и примыкающая к ней раздевалка ещё пустовали. Лишь кто‑то из ночной смены устало вбивал в компьютер последние данные по своим пациентам да глотал горячий кофе дежурный резидент. Легко найдя свой шкафчик, который располагался почти у самой двери, Рене сложила туда учебники, натянула халат и повесила на шею стетоскоп. С каким‑то непонятным трепетом она взяла в руки новый бейдж, где красовалась её фотография, повертела в ноющих пальцах, а потом уверенным движением прикрепила к кармашку. Ну что ж, самое время разочаровать доктора Ланга в своих умственных способностях, а потом постараться доказать обратное.
[1] Ты обещал… а я поверила… (фр.)
[2] In‑Grid – Tu es foutu («Ты мерзавец»).
