И солнце взойдет
– Да‑да, до нас снизошло звёздное дитятко, – тем временем закатил глаза Ланг, которому опять стало скучно. – Будьте к ней снисходительнее, всё же новое рабочее место… А впрочем, не будьте.
Он размял плечи, словно хотел сбросить стянувшее их невидимое напряжение, ну а откуда‑то слева раздалось женское хихиканье. Осторожно посмотрев в ту сторону, Рене заметила двух медсестёр. Они стояли рядом, точно две фигуры на шахматном поле – чёрная и белая; высокая белокурая и голубоглазая и прислонившаяся к ней плечом смуглая, тонкая, с гладко забранными тёмными волосами. Их взгляды внимательно изучали новенькую, словно собирали анамнез личности или раскладывали на органы в учебной анатомичке. Вот шрам, вот ссадины на пальцах, вот выбившаяся из двух привычных косичек коварная белокурая прядь. Рене была уверена, что её весёленькая юбка в забавный горошек тоже подверглась анализу и выводы этих двух были неутешительны: кажется, мисс Роше – редкостный фрик.
– Невежливо оставлять собеседника без ответа, – внезапно прошептал над ухом Дюссо, о чьём присутствии она уже успела позабыть и потому испуганно отшатнулась. Однако убежать ей не дали. Чужая рука незаметно для остальных скользнула по спине и с силой потянула назад за ворот джемпера.
– Отпустите, – прошипела Рене. Твёрдый шов больно впился в кожу, но она всё равно упрямо наклонилась вперёд, пытаясь избавиться от навязчивого контакта.
– Je vais te laisser partir. Mais d’abord, tu vas me répondre à une question. Dis‑moi, tu dors nue ou?..[1] – неожиданно по‑французски спросил Дюссо, и она позабыла, как дышать. Что?! Это же… Он не мог всерьёз спрашивать такое! Тем временем ворот окончательно впился в шею.
– Non, – торопливо прошептала Рене, и давление на шею чуть ослабло.
– Quel dommage. Veux‑tu essayer?[2]
– Non!
– Моя дорогая мисс Роше, – до них донёсся ленивый голос Ланга, – перестаньте уже витать в облаках своей славы и обратите внимание на страждущих вашего внимания.
Кажется, пока происходил короткий диалог с Дюссо, глава отделения успел рассказать о ней ещё несколько фактов, а также озвучить список дел на сегодня, завтра и весь следующий год. Потому что, подняв голову, Рене увидела группу потерянных интернов, из которых каких‑то предстояло распределить по кураторам, а кого‑то отправить в клинику. А ещё резиденты третьего года ждали своей очереди на практику по биопсиям, второго – на перевязки и прочие рутинные задачи, кто‑то хотел отчитаться, слева уже тянули папки предоперационного эпикриза… Но, вместо того чтобы схватиться за всё сразу, она медленно перевела взгляд на Энтони Ланга и увидела скривившую большой рот едва заметную ухмылку. Наставник сидел, подперев рукой подбородок, и с явным наслаждением следил за происходящей у его ног вознёй. И неожиданно Рене поняла, что её бросили. Не просто оставили один на один с проблемами и задачами, а швырнули в толпу и любуются тем, как она тонет. Это такой метод обучения? Если да, то он очень жесток. Впрочем, поговаривали, что бывает и хуже: крики, недовольство, взаимные жалобы в дирекцию резидентуры. Между некоторыми её однокурсниками и их наставниками шла едва ли не открытая война, она же просто привыкла к другому. Ничего, всё можно вытерпеть. Это всего лишь на один год.
Так что, поджав губы, Рене повернулась к какому‑то парнишке, что пихал прямо в руки стопку назначений и громко просил проверить дозы антибиотиков. Однако стоило ей только взяться за документы, как одновременно случилось две вещи: на колени прилетел чей‑то стаканчик с горячим кофе, а над ухом раздался шёпот:
– Réfléchis à ma proposition. Petite cerise[3].
Больше она ничего не успела услышать. Вскочив на ноги, Рене попыталась зачем‑то отряхнуться, чувствуя, как горит кожа в том месте, куда успел попасть кипяток.
– Ах, прошу прощения. Я та‑а‑ак неаккуратна, – протянул голосок совсем рядом.
Вскинув резко голову, Рене увидела уже знакомую смуглую девушку. Та улыбалась фальшивой улыбкой и протягивала неведомые бумаги:
– Ознакомься, Роше.
Документы перекочевали из рук в руки, и Рене собралась уже развернуться (в конце концов, нужно было срочно вернуться в раздевалку и переодеться), но её аккуратно взяли под руку. А в следующий момент она смотрела в холодные голубые глаза и медленно пятилась назад, пока аккуратно подпиленные ногти всё глубже впивались в кожу.
– Что же ты, Клэр, надо быть осторожнее, – тихо протянула та самая светловолосая медсестра. Тонкие губы чуть изогнулись, напомнив хирургический разрез, а затем открылись, чтобы произнести: – Доктор Ланг наверняка будет переживать за шкурку своего ассистента.
– Этого? – так же негромко хмыкнула вторая, а потом смерила Рене взглядом, словно видела в ней соперницу. Боже! Чему? Шприцам и ланцетам? Тем временем результат осмотра её явно удовлетворил. – Не думаю, Хел. Ставлю на две недели.
– Принимаю. – Голубоглазая бросила быстрый взгляд в сторону безразличного к происходящему Энтони Ланга. – Вряд ли она задержится здесь дольше.
И с тихим смешком ногти наконец покинули кожу, а две подруги легко и незаметно удалились сквозь собравшуюся вокруг толпу. И никто не слышал этого короткого разговора. Ни одна душа не заметила или сделала вид, что не видела, потому что слишком громко общались между собой интерны, слишком заливисто смеялся кто‑то в другом конце ординаторской. Даже Дюссо оказался внезапно занят собственным резидентом, отчитывая того за очередные неведомые грехи. А потому Рене стояла в полном одиночестве с неожиданным осознанием, что ей объявили войну. Не за какую‑то провинность, слова или ошибки, а просто за факт существования здесь и сейчас. Возможно, чуть‑чуть – за фамилию. А ещё вероятнее – из‑за доктора Ланга, чьё поведение стало для остальных точкой отсчёта. Она не знала, почему так вышло, – да и что бы это дало? – однако, как всегда учил Максимильен Роше, гордо подняла голову и процедила:
– Увидим.
Слово и тон, каким оно было произнесено, жгли язык, но Рене спокойно повернулась к моментально затихшим студентам и приступила к своим новым обязанностям. Право слово, она не требовала любить себя. Всё, что ей было нужно, – возможность работать. И если ради этого придётся целый год терпеть двух взбалмошных дурочек, ничего страшного. В конце концов, вряд ли они осмелятся сделать что‑нибудь противозаконное.
[1] Я тебя отпущу. Но сначала ты ответишь мне на один вопрос. Скажи, ты спишь голая или… (фр.)
[2] Как жаль. Не хочешь попробовать? (фр.)
[3] Подумай над моим предложением, маленькая вишенка (фр.).
