И солнце взойдет

Её движение не скрылось от профессора, потому что он так же задрал голову, а потом помрачнел. О чём именно в этот момент подумал наставник, Рене не представляла, но почувствовала, как вокруг возникло напряжение.

– Поговори с родными мистера Джонса, – тихо произнёс доктор Хэмилтон и задумчиво потёр грудину. – Мне надо кое с кем встретиться. Увидимся вечером в ординаторской. Отчитаешься.

– Без проблем, – кивнула Рене, а сама бросила взгляд в сосредоточенные глаза профессора. – Всё в порядке? Мне показалось, что там кто‑то был.

– Не показалось, – коротко ответил наставник и направился прочь.

 

Встреча с родственниками пациента прошла удивительно гладко. И хотя Рене волновалась, рассказывая о ходе операции, тёплые объятия матери Джонса стали лучшей наградой. Потому она посидела с ними ещё немного, обсудила детали восстановления, а затем вернулась в рутину своих ежедневных забот. Доложилась старшему резиденту, получила ряд вопросов и рутинный нагоняй за слишком обстоятельные, а потому долгие ответы, обежала больных, скорректировала дозы и вернулась в ординаторскую, чтобы занести все назначения. Ну а после занялась дневниками и планами лечения. За этим занятием и застала её слегка встревоженная Энн.

– Ты не видела доктора Хэмилтона? – спросила она, а сама нервно оглядела помещение.

Оно было переполнено младшими резидентами, их наставниками и просто врачами, которые отдыхали или занимались своими делами. Здесь было людно, душно и стоял низкий гул голосов.

– Нет. – Рене махнула головой и снова вернулась к монитору. – Сама его вот жду. Профессор сказал, что должен с кем‑то встретиться.

– Ну, встреча у него точно была, – мрачно ответила Энн, а Рене удивлённо оглянулась.

– Ты как будто этому не рада, – с лёгким смешком заметила она, но вмиг стала серьёзной, когда увидела тревожный взгляд медсестры. – Что‑то случилось?

– Точно не знаю, – тихо начала Энн и склонилась прямо к её столу, будто бы заглядывая в монитор и что‑то показывая. – Но он с кем‑то ругался. Долго. Около часа.

– Откуда ты знаешь? – едва слышно спросила Рене.

– Я несколько раз бегала мимо его кабинета в административное крыло, слышала обрывки. Что‑то про Монреаль, бездарность и завышенные требования. Точно было не разобрать, да я и не пыталась.

Рене почувствовала, как от волнения все внутри сжалось.

– Сколько… сколько там было человек? – прошептала она, невидяще глядя в экран.

– Двое. Не больше. Я слышала только второго, он был явно раздражён. Доктор Хэмилтон говорил очень тихо, но голоса всегда были одни и те же.

– Ясно.

Рене на минуту прикрыла глаза и сжала руки. Значила ли что‑то эта ссора, был ли там кто‑то из той самой монреальской комиссии, никто не знал. Однако, кажется, пришло время самой нанести визит профессору, даже если он накричит.

– Как давно это было?

– Да с полчаса назад. – Энн бросила взгляд на часы. – В половине шестого. Как раз ночная смена пришла.

Не говоря больше ни слова, Рене поднялась, нарочито терпеливо подождала, пока сохранится документ, и вышла в коридор. Путь к кабинету профессора занял привычные тридцать три секунды. И за это время она успела несколько раз отрепетировать речь, с которой собиралась ворваться, скорее всего, в разгар перепалки о собственной судьбе. Доктор Роше не любила ставить людей в неловкое положение, не любила ссор и недопонимания, но ещё больше она не выносила, когда о её промахах высказывались за глаза. Иной причины для неприятного разговора между коллегами Рене просто не находила.

Остановившись перед привычной тёмно‑коричневой дверью, она пригладила растрепавшиеся за рабочую смену косы, вздохнула от тщетности усилий и постучала. Аккуратно. Три чётких и сухих удара разнеслись по вечернему коридору, в конце которого ярким закатным светом полыхало единственное окно. Рене затаила дыхание в ожидании голосов или окрика подождать, но в кабинете было тихо. Сжав от волнения губы, она попробовала нажать на дверную ручку, и та с лёгким щелчком поддалась, пустив в освещённый солнцем кабинет.

От яркости бивших в глаза лучей выступили слёзы, и потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть и осмотреться. На первый взгляд здесь было пусто. Но выбивавшиеся из привычной картины детали показывали, что совсем недавно здесь шли ожесточённые споры. Сдвинутые в сторону кресла, смазанная на полках с экспонатами пыль, отброшенный в порыве журнал. Рене цепляла мелочи привычным взглядом хирурга, которым много лет училась замечать малейшие отклонения. И прямо сейчас, когда любой другой развернулся бы и ушёл, она замерла. Немного не так ложился свет из покрытого пылью окна. Почти незаметно, но иначе кривились тени от раскинувшегося во внутреннем дворике жёлтого клёна. Именно поэтому Рене сделала шаг вперёд, затем ещё, а потом со всей силы вдавила тревожную кнопку своего пейджера.

Она действовала совершенно бездумно, на грани автоматизма, когда, обежав большой письменный стол, прижала пальцы к сонной артерии, а в следующий момент уже упиралась основанием сцепленных в замок ладоней в грудную клетку неподвижно лежащего Хэмилтона. Тридцать компрессий и два вздоха. Тридцать и два. Рене знала чёртовы числа, помнила до автоматизма ритм, с которым прогибались внутрь кости грудины, но смотрела на чуть посиневшие губы в колючей всклокоченной бороде и думала: почему это не работает?

За спиной послышались чьи‑то торопливые шаги, голоса. Но Рене не обращала внимания, потому что задыхалась от собственной паники и чрезмерных для её щуплого тела усилий. Вокруг поднялась суета, мелькнули свет фонарика, руки в перчатках, кислородный мешок. Однако она не отвлекалась и равномерно давила. Когда же под ладонями треснула ткань клетчатой рубашки профессора, обнажив бледную грудь, Рене почувствовала, как что‑то дёрнуло её прочь. Некто вцепился в плечи с такой неистовой силой, что протащил почти до самого шкафа, откуда прямо на голову больно посыпались стопки журналов. А затем раздался сухой звук разряда дефибриллятора. Он показался таким деловым, даже нахальным, ворвавшись в уши гарантией жизни. Да что там, сейчас для неё так звучала сама чёртова жизнь. Но тут он засвистел снова, словно взвившаяся в небо петарда, и взорвался ударом, от которого дёрнулось тело. Снова. А затем снова. И ещё раз.

– На каталку его, и ещё эпинефрин! – донёсся крик.

В коридоре загремели колёса и задребезжал блок с переносным кардиомонитором, когда следом раздался новый разряд. Она попыталась встать, но ей не дали. Тогда Рене попробовала оттолкнуть держащего, однако руки не слушались. Казалось, из них разом вытянули все до последней ниточки силы.

– Хватит, Роше. Сейчас ты ему ничем не поможешь, – послышался над головой голос Энн. – У нас в больнице достаточно реаниматологов…

Рене прервалась, вслушиваясь в доносившиеся из коридора голоса, затем натянуто улыбнулась. Она подняла голову и вгляделась в глаза склонившейся к ней медсестры. В этот момент сзади наконец расцепил руки какой‑то студент. Оглянувшись, Рене вспомнила, что видела его сегодня в операционной.