Камни поют

Картинки показывали, приглашали. Те, кому четырнадцать уже исполнилось, могли и сами ходить на кружки, вот и решили звать. Воспитатели встали за нами, руки на груди сложили, а больше никого не было, ни учителей, ни нянечки, ни повара, – поэтому Наташка, например, не сразу увидела тогда Алексея Георгиевича, поэтому долго повторяла, что он, может, меня заберет. Она думала, что он взрослый, а он – взрослый, конечно, но неправильный взрослый.

Он сказал, что тоже не знает, как называется зверек, но мы можем попробовать найти.

Я инструктор по туризму, сказал он воспитателям.

Будем ходить по долам, по горам.

Как же не знаешь, как называется зверек? Раз инструктор по туризму. Непременно должен знать. Но я не обиделся, задумался. Может, самому нужно узнать. Может, судьба мне найти такого юркого злого зверька.

А вот тот человек, который про этих животных рассказывает и знает, – кажется, уже всех нашел, даже дальневосточного журавля. Вот он стоит, а за ним кто‑то поднимается, что‑то происходит, шелестит сухая трава. И голос его вкрадчивый, парни ржут, а мне нравится. Так вот, когда Алексей Георгиевич впервые пришел, он мне на этого из передачи похожим показался. Не лицом, не голосом. Другим, неуловимым.

Подмигнул нам, а показалось – мне. По долам, по горам. Разве отпустят? А потом началось: Лиешка, тут к тебе дядька пришел, давай вылезай. И не сообразил ведь сразу, что он тоже – Леша, раз Алексей Георгиевич; наверное, потому, что на самом деле не Леша никакой, его так никогда не звали, а сам не представлялся. Только в первый раз, среди всех стоя в большой комнате перед выключенным телевизором и диванами, на которых расселись мы, – и потом, много лет спустя, когда я стал видеть это Алексей Георгиевич везде – в газетах, в интервью, рассказах каких‑то смутно знакомых людей, что сами не присутствовали, но теперь‑то имели мнение и выражали его. Упоминания, обещания в глаза лезли, кололи.

– Ждешь дядьку‑то? Он, ховор’ят, и на ынстурменте играть может. На хитаре, што ль? Ну так пущай играет, тебя это, мож, развеселит. А то ходишь смурной.

Говорит Наташка. Остальные отсмеялись, отстали.

– Нет, а чего? Не знаю.

– Ничего не знаете, что за народ такой? Бехи, встречай.

– Да ну его.

– Что – да ну? Человек х тиебе ведь пришел, не к кому. Остальные‑то сами в этот, как его, в Дом‑то пионеров ходют, просто на карты смотреть там, не знаю, костры разжигать учиться. А он к тиебе сам. Когда заберет‑то? А?

– Наташ, он не может никого забрать.

– Это почему?

– Не знаю. Но он же не… не папа. Не чей‑нибудь папа.

Были мужчины здесь, о которых можно сказать: вот папа пришел, он уже папа, может быть папой. А про тридцатилетнего Лиса, пусть он и старше выглядит, пусть у него борода каштаново‑рыжая, – разве скажешь?

– Ние знаю. Так ты будь с ним поласковее, посмиешнее. Знаешь, сейчас‑то ребят полно‑полниехонько, так што неласковых нихто не возьмиет. Не делай рожу больно‑то мрачной, за книжками не прячься, успеешь еще начитаться. Ты и в спальню книги тащишь, я уж видела. Давай, давай, не прячься.

И Наташка шутливо, но сильно так, ухватисто забирает книжку, это «Дети капитана Гранта», от которой все не оторвусь. Но сейчас будет Лис, и нужно быть посмешнее. Лис любит смеяться.

У Лиса рыжеватые волнистые волосы, такие длинные, каких никогда не видел, и потому еще народ смеется – как, такие длинные, да как может быть? Он мужик или баба вообще? Ха‑ха. Но ведь на самом деле дураку понятно, что мужик. Взрослый мужик, у него, может, сын как я. Ну ладно, может, немного младше, может, он совсем маленький ребенок. Вдруг становится стыдно об этом думать.

Он потом объяснит, к чему длинные волосы.

Ты знаешь, кто такой Иэн Гиллан, спросит он. Я не знал, конечно, откуда, – но ведь никто не знал, и вообще Лису тоже неоткуда.

Мне приснился человек в длинной светлой рубахе, с длинными темными волосами, он стоял на сцене и пел. То есть наверняка это была сцена – пустое темное пространство, в котором видно только его.

И о чем же он пел, спрошу я.

Он пел о том, что, мол, я хочу сказать только одно: Господи, если есть какой‑то способ сделать так, чтобы мне не принимать такие страшные страдания, то найди, пожалуйста, этот способ, ведь я так не хочу умирать. Я горю в огне, я уже не такой, как был вначале, я уже не так уверен. Но если, Господи, все‑таки нет такого способа и я все‑таки должен умереть, то объясни, почему это должно быть так больно и страшно, можно ли тогда хотя бы сделать так, чтобы не было так больно?

Но если ты не можешь ответить ни на один вопрос, то хотя бы убей меня сейчас, пока я не передумал.

А как же ты узнал, как зовут этого человека?

А я сразу понял, когда увидел. Мне снится человек по имени Иэн Гиллан, не знаю, кто он и откуда, даже не все слова песни понимаю – только приблизительный, произвольный смысл.

И после того сна понял, что у меня тоже будут длинные волосы, а коротко стричься должны только военные и государственные служащие, а если ты вольный человек, если ты обращаешься вот так к богу – то должно быть именно так.

Но вот появляется Лис, и, сам не знаю почему, несусь навстречу и вижу перед собой бело‑синий эмалевый значок инструктор туризма – раньше не мог разглядеть, а теперь вижу, что там узкий двуцветный пропеллер. Ледник и пропеллер, небо. Путешествуйте по горам Кавказа. Все видел в Доме пионеров, но только за́пах – там пахло бумагой, старыми картами, крепкой заваркой, одеколоном, а тут – только Лисом, его рубашкой, его рассказами и разговорами.

– Ну что? Как оно?

Вечно встречал вопросами, на которые – ну что ответишь? Спал, ел, дрался, дулся, ничего не делал. Книжку читал. У Лиса‑то жизнь, другая, веселая жизнь.

– Слушай, Лешк, а я тебя ведь отпросил на сегодня у начальницы твоей. Пойдешь гулять?

Захотелось крикнуть – да, да, конечно, почему ты спрашиваешь, иду гулять, могу прямо вот так побежать, в коротких форменных штанах, что мы в помещении здесь носим, но что‑то заставило отстраниться, помолчать.

А отстранившись, спросить:

– Лис, мы одни пойдем?

– Нет, ну зачем – одни, одним не так весело будет, другим же тоже… интересно. Все пацаны пойдут, которые в секцию записаны. За город поедем. На автобусе.

– На автобусе… У меня денег нет на автобус.

– У меня есть.

– Ну я не знаю…

Лис сдвигает брови, невероятная его, золотая и радостная улыбка меркнет: