Кинокефал
Темень сгущалась всё гуще и гуще, с каждым днём, отнимая у светового дня заветные несколько минут. В итоге, под конец октября, я возвращался домой уже под сенью фонарей. Отдавая предпочтение своим ногам, я, по возможности, передвигался пешком, благо расстояния Штрумфа позволяли. Шёл медленнее, чем обычно, под тяжестью мыслей.
Ветер порывами баюкал верхушки деревьев, и срывавшиеся листья каруселью проносились по пустым дорогам. В подобное время года, в подобный час людей не было совершенно, машин и всадников, разумеется, тоже. Я шёл один, лишь тень скользила следом. Меря улицу шагами, прокручивал в голове прошедшие события. Нет, я не отличался излишней впечатлительностью, зная, кто чего стоит, чьё мнение более веско, чьё менее, а чьё приравнено к нулю. Тщедушную сущность Шлюфлера моё обоняние определило сразу, но было нечто такое, что всерьёз зацепило меня в его словесном шлаке. Что‑то такое, что ускользало от моего понимания, приливая злость ещё сильнее. Так что остаток служебного дня прошёл для меня в этом непонимании, но стоило выйти на воздух и глотнуть борея (вернее, северо‑восточного ветра), ненадолго разлилось спокойствие. Теперь я ненавидел тихо. Я не мог не испытывать ненависти к человеку, наговорившему такое. Не мог.
Улица делала долгожданный поворот, последний квартал, и до дома рукой подать, но только я начал заворачивать за угол, как что‑то тёмное выскочило на меня и чуть не сбило с ног. Я успел выставить руки в стороны и сбалансировать. Тёмный предмет тем временем встал как вкопанный, видно, приходил в себя, крепко приложившись о мои колени. Вглядевшись, узнал в существе обычную собаку. Это была типичная дворняга (по роду деятельности разбираться в породах было необходимостью). Размера среднего, с длинной грубой шерстью и массивным корпусом, придающим образ мясницкой собаки. Ошейника на ней не было, но тащить её в питомник я не собирался. Как только попытался обойти её, как она тут же встрепенулась, сделала пару шагов в обратном направлении и осторожно заглянула за угол. Создалось впечатление, что за ней гнались, и чтобы проверить наличие погони, дворняга осматривала местность.
– Собаки так себя не ведут… – пробормотал я себе под нос.
Дворняга моментально обернулась ко мне, вперив свои тёмные глаза в моё нутро. Шерсть моя невольно поднялась. Я не желал, что б кто‑нибудь видел, что во мне творится. Тем более собака, которая явно всё увидела и поняла. Даже от людей не случалось мне испытывать подобного понимания, а здесь от одного взгляда, полувздоха… В её глазах я словно прочёл что‑то новое о себе, заключённое в очень длинные страницы. Так долго собаки не смотрят. Почуяв мои мысли (что без сомнения было таковым), дворняга отвернула голову. Повернувшись ко мне боком, она прощупала воздух, втянув в себя информационные потоки… Тут я заметил, каким неимоверным красавцем был косматый незнакомец. Под чёрной лоснящейся шерстью играли мышцы, прямой костяк и крупная грудина, с широко расставленными прямыми лапами, говорили о силе и выносливости. Он словно спустился с гор самого Тая. С гор… Моя рука нырнула за пазуху, вынимая изъятое из вазочки сушеное лакомство. Я протянул аппетитные кусочки псу, но он оставил мой жест безо всякого внимания.
– Ешь, вендиго, возьми.
Пёс перестал обнюхивать воздух и покосился на меня. Я кинул заветные кусочки к его лапам, на что он, полностью повернувшись ко мне, откровенно вперился своим взглядом. Разочарованность, печаль, усталость попеременно отразились искрами. Затем, не притронувшись к еде, пёс растворился в тёмном запределье фонарного света. Обомлевший, я так и остался стоять.
Чтоб заставить себя функционировать, прибегнул к старому приёму – попробовал разозлиться, но бесполезно! Я пытался воззвать в себе очевидность того, что эта одинокая тварь свысока отказалась от моей помощи, и вяленое мясо пропало зазря, что данное обстоятельство заслуживает по меньшей мере негодования, но… тщетно.
Впоследствии мне удалось‑таки вызвать в себе злобу, и я продолжил путь, но злился я не на дворнягу. Я ненавидел героя, коего увидел в длинных страницах собачьих глаз – себя.
Глава 3
Темень расширила границы своего влияния, накрыв беспросветностью вдобавок к вечеру и утро. Солнце не пробуждало, и вставать на работу стало утомительней. Отсутствие снега радовало, но убийственная влажность портила всё. Помимо отвратительной погоды, угнетал вскрытый вчера вечером конверт. В нем Рейн приглашал меня на свадьбу, на которую я, разумеется, не пойду. Неужели Рейн запамятовал, что я выдам его? Семья его невесты ведь не знает, что он – помесь, и я своим присутствием портить празднество не собирался. Перед уходом положил конверт на обеденный стол, на видное место, чтобы не забыть вечером связаться с ним.
На улице народу пребывало достаточно, и мне без труда удалось в едином порыве приступить к своим обязанностям, слиться с толпой. Я с неудовольствием вдыхал микроскопическую влагу, ощущая, как внутри становится сыро. Сыро было под ногами, сыро было наверху – капли дрожали на не успевших опасть листьях. Сумерки постепенно рассеивались, однако мне и в потёмках была видна серая желтизна крон. Внезапно в листве промелькнуло что‑то особенно жёлтое. Я замедлил шаг, пытаясь уловить, что именно это было. С ветки на ветку над моей головой пронёсся трепет.
«Ага, это птица!»
Во мне пробудился орнитолог, а угрюмое настроение начало испаряться. В нетерпении стал чаще запрокидывать голову вверх, строить догадки.
«В ноябре вряд ли это перелётная птица, скорее какая‑нибудь синица».
Подрагивание веток, хлопот крыльев уводили меня вперёд, и в своем охотничьем азарте я на квартал ушёл от места своей службы. Как только, с сожалением развернувшись, направился назад, вверху раздалось задорное: «фиу‑лиу‑ли!»
«Возможно ли подобное?!»
Я с открытым ртом созерцал полёт золотого, словно солнце, оriolus, родичи которого уже давным‑давно, ещё в августе, откочевали к югу.
«Зачем ты до сих пор здесь?»
Провёл рукой по глазам, и жёлтая птица исчезла. В подтверждение тому, что она – не наваждение, вдалеке разнеслось гортанное «гигигигиги!»
Захотелось продолжить погоню, но я заставил себя идти к приюту.
«Вестником чего явился оriolus? Неужели дальнего пути?» – копошились мысли. В фолианте «Птицы в символике и геральдике», добытой мной в далёкие юные годы, чуть не на каждой странице птицы описывались в качестве вестников предстоящей дороги, потому неудивительно, что эта мысль первой пришла мне на ум. Вспомнился разговор с Рейном в отцовском доме, его нелепые предположения относительно моего будущего и рассказы о Таемском бродяге… Отчего‑то припомнилась и произошедшая месяц назад встреча с дворнягой, которая по большей части сейчас казалась видением. Штрумф был небольшой, и если в течение короткого времени собака не покинула б его, то отголоски её появления непременно дошли бы до меня. А их не поступало, никаких.
«К чему эти воспоминания?»
С досады оскалился. Проходивший мимо меня дед испуганно отшатнулся в сторону, но зрительно я этого не увидел. Только почуял.
