Кинокефал

Рейн, я больше не вернусь в Штрумф. Сбережений у меня достаточно, чтобы путешествовать некоторое время, а там, вероятно, и осяду где‑нибудь. Буду держать тебя в курсе своих похождений и, дорогой Рейн, я тебе очень признателен и рад, что мы бережно пронесли нашу дружбу с детства до сих лет… Жаль только, что я не всегда вовремя прислушивался к тебе. До встречи!

P.S. Прости, что не попрощался лично. Всё произошло так быстро и сумбурно, что я и не успел…

Еще раз прими мои поздравления!

Твой друг Бонифац

 

Я оторвался от пергамента и взглянул перед собой. Стремительно мелькавшие поля вперемешку с лесными рощами расслабляли, но и мешали сосредоточиться. Хорошо, что я не глядел в окно, пока писал. Стекло поезда оказалось запылено, однако виды за ним мелькали красивые. Несмотря на приближающуюся календарную зиму, было ещё тепло. У деревьев даже виднелись не пожелтевшие листья. Удивительная аномалия.

Бережно сложив письмо пополам, убрал в конверт. Надо будет отправить, когда прибуду в Убёнахтун – погост Богемии. Правда, это будет ещё не скоро. Когда я покинул Штрумф, прошло часов десять, и до вассальной Богемии оставалось еще часов пять. Решение поехать именно в Убёнахтун было принято из‑за желания побродить по близ расположенным горам – по Картарам. В горах я никогда не был, а эти горы были самыми ближайшими к Штрумфу. Правда, я мог поехать в не менее живописные места и не так далеко – на курорт гранд‑отеля «Империал», про который рассказывал мне мой дядя, но он был мне не по карману.

Проносившиеся мимо поля пестрели сочной зеленью. Я почти физически ощущал её свежесть, но не мог наслаждаться ею. Мои финансы были не столь высоки, как я предполагал, и то, что я не знаю точных затрат на цели, которые не чётко сформулированы, вгоняло в тоску. Порой у меня возникали сомнения: поступаю ли я правильно? Но всякий раз, когда они одолевали, я отгонял их, стараясь любоваться видами из окна. Письмо, лежащее во внутреннем кармане пальто, грело сердце. Смысл доехать, чтоб хотя бы отправить его. Надо добраться до Убёнахтуна.

Людей в вагоне было немного. Видно, мало охотников отправиться в путь по поздней осени. Даже по такой прекрасной и теплой. Сам поезд или, если быть точнее, паровоз, был достаточно нов, но не ухожен. То тут, то там виднелись пятна на обивке, внутри подлокотников диванов скопилась пыль, а на стекла я уже сетовал. Конечно, поезд у меня не королевского класса, но билет по меньшей мере был не из дешёвых. Могли бы уж и соблюдать банальную чистоту.

– Путь идущему!

Поезд сделал остановку, запустив новую волну пассажиров. Погрузившись в думы, я и не заметил, как ко мне приблизился незнакомец.

– Простите, я вас не понимаю.

– О, вы алеманин?

Незнакомец улыбнулся. Это был мужчина моих лет – не больше тридцати пяти. В детстве мой гувернёр научил меня безошибочно определять года, по запаху желёз корней волос. Он считал, что это умение важное и не раз пригодится в жизни, однако пользу знать возраст я так ни разу и не употребил. Так себе умение, разве что обоняние тренирует.

– Да, я алеманин.

– Можно я сяду рядом с вами?

– Разумеется, располагайтесь, – кивнул я.

Кроме запаха лет, от прибывшего ощущалась некая кислинка. Очень лёгкая, почти незаметная. Незнакомец водрузил свой саквояж на полку.

– Мое имя Лукас Эдер.

– Бонифац Доберман.

– Очень приятно, – Лукас Эдер улыбнулся снова, – только северянам незнакомо приветствие южан, вы из Северной Киммерии?

– Да, вы правы.

Я кивнул и отвернулся к окну. У меня не было настроения на повседневные беседы. Лукас Эдер, похоже, хотел что‑то сказать, но передумал, молча сев напротив. Его каштановые волосы были растрепаны, глаза тёмные, задумчивые пару раз вопросительно смотрели на меня, но я упорно на взгляд не отвечал.

Деление Киммерии весьма простое – север да юг, и считается, что северяне более молчаливые, чем радушно открытые южане. Забавно, как на собственном примере проявлялась данная закономерность.

За окном небо наливалось свинцовыми красками, покрывая тьмой всё по ту сторону окна. Порой мне стало казаться, что поезд несётся прямо над пропастью – из темноты в темноту. Понадобилось добрых минут десять, чтобы глаза освоились и стали различать чёткие силуэты. Мешал свет внутри вагона. Раньше, я помнил ещё в моём детстве, вместо нестерпимого электрического света популярностью пользовались масляные коптилки. Они не раздражали глаза, зато изрядно раздражали обоняние. Все времена полны изъянов. Похоже, от них никуда не деться. Словно почуяв мои мысли, Лукас Эдер неожиданно подал голос:

– Какое прекрасное чудо изобретения, верно? Не находите?

– О чём вы? – еле заметно вздрогнул. Признаться, я уже запамятовал о соседе.

– Ну как же, об электричестве, конечно, – ехидно усмехнулся Лукас Эдер. Его гримаса мне совершенно не понравилась.

– Электричество изобретено достаточно давно, и оно до того проникло в повседневный обиход, что восхищаться им уже поздно.

– Напротив, человеческая жизнь до того скоротечна, что подобные изобретения надо чтить веками. Принимая во внимание то, что десятками тысячелетий целые народы прозябали в грязи.

Лукас Эдер парировал. Видно, ему доставляло большое удовольствие молоть языком. Слух неприятно прорезал его акцент на выражении «в грязи». На память пришли дискуссии с Рейном, огромные выставочные павильоны допотопных техник и колонки в старых научных статьях.

– С чего вы взяли, что именно в грязи? Дожившие до нас величественные сооружения говорят о противоположном.

– О, вы глубоко ошибаетесь! Знаете, как строили эти сооружения? Волоком, в большое количество рук, в поту и в пыли. И знаете, чем они смазывали приставленные друг к другу камни? Раствором глины, воды и песка – грязью!

– Да, строительство – это грязная работа, – уклончиво подтвердил я, всей душой желая опровергнуть колкие слова. – Но после, когда работа завершалась, и тот или иной замок был возведён, у его обитателей начиналась поистине великолепная жизнь.

От Лукаса Эдера разило пренебрежением, что не укрылось от моего чутья.

– Вы хоть немного знакомы с историей? Насколько напыщенные павлины древности были нечистоплотны? Они строили замки ради того, чтобы до неузнаваемости их загадить, распространяя вшей, нечистоты и, соответственно, болезни.