Кинокефал

– Не просто вёл! – рыкнул я. – Он ей следовал, выводил своих шавок по нашему роду! Смотри, – я придвинулся ближе, – со средних веков несколько знатных семей объединились в клановый союз. Вот, – открыл первую страницу, – семьи Алаго, Ланге, Тордфонратен имели разномастную внешность, но все же отец сумел подобрать похожие породы, – напротив рисунков были вклеены листовки со схожим с данным портретом изображением собак.

– Смотри‑ка, что приписано к их родовым девизам, – Рейн ткнул в мелкие строчки слов, подписанных под латиницей.

– Мастиффы бесстрашно шли в бой, без колебаний атакуя противника… – зачитал он вслух, – дог готов умереть за хозяина… Пинчеры энергичны. С готовностью истребляют грызунов, могут преодолевать большие расстояния, сопровождая повозки… Знаешь, – Рейн посмотрел на меня, – можешь перевести девизы?

Я взял альбом к себе на колени.

– Где про мастиффов, то род алаго, их девиз прост: «Алаго – отвага». Над догами – род Ланге: «Преданность выше всякого ранга», а над надписью про пинчеров – род Тордфонратен: «Трудом ратен».

– Ты видишь закономерность, Бони?

– В чём? – вновь раздражался я.

– Твой отец не просто использовал в качестве основы рисунок, а ещё и следовал характеру! Вот посмотри, разве похожи члены семьи твоей матушки Тордфонратен на наших пинчеров? Едва ли, во внешности они скорее терьеры. Но вчитайся в фамилию: «торд фон ратен», слышишь?

– Смерть крыс.

– Именно! То, что и отметил в своих заметках сэр Доберман: «С готовностью истребляют грызунов». И еще: «пинчеры энергичны» и девиз: «трудом ратен», складывается картина?

– Складывается… – притупив гнев спиртным, я передал бутыль Рейну. – И для полного заверрршения ты не добавил еще одно.

Рейн в ожидании склонил голову.

– Что окрас у Тордфонратенов послужил основой для дальнейшего рода – чёрный подпалый. Такой, насколько я знаю, есть у пинчеров?

– Именно, друг мой, именно! – Рейн просиял, но его радость от открытия меня в восторг не привела. Наоборот. Вся эта завязь с характерами удручила ещё больше.

– Значит, – рыкнул я – вот к какому идеалу стремился отец?

Раскрыв альбом на последней странице, я чуть не тыкнул ею в лицо Рейну. На ней был изображен последний из рода Доберманов – я. Рядом также было вклеено фото Шарорта с пометками. Рейн зачитал записи вслух.

– Охранные качества – высокие, интеллектуальные способности – высокие, послушание – на высшем уровне (в спокойном состоянии). Возбудимость – высокая, терпимость к чужакам – на низком уровне, уровень агрессии – высокий, в порыве злобы управление возможно только силой. Идеален для эксплуатации: военной, охранной, розыскной служб. Требует жестких методов дрессуры. Лидером признает одного… Мдааа… – Рейн оторвался от чтения. – Кого‑то это мне напоминает.

– Ясен день кого, это же характеристика Шарорта, – утвердил я, сам не веря в свои слова. Шерсть на загривке предательски поднялась.

– Мы с тобой всё прекрасно понимаем, – мягко сказал Рейн, – вопрос в другом: – Зачем затеял это твой отец, чего добился он?

– Не знаю, Рейн, не знаю.

Я правда не имел предположений. Казалось, это просто насмешка, горькая шутка. Желание показать, насколько он считал неважным весь наш кинокефальный род. Продемонстрировать, что вот мы, просто собаки, а он… А вот страницы с его именем я не обнаружил, хотя она безусловно была. Лицемер. Он воспевал чистоту крови, а в итоге: ушел от матери, прервав кинокефальную ветвь, женился на обезь… человечьей женщине, извратился над родовой летописью, вывел собак – копии Доберманов. А ведь мы – практически единственный род из кинокефалов, кто в результате вековой узости семейного круга приобрели весьма специфичную внешность, характерную только для нас.

Молчание затянулось. Растекались сумерки. Захотелось живого, светлого, захотелось огня. Камин с отделкой в стиле этак раннего ренессанса находился как раз напротив наших кресел. Как ни странно, он совсем не вписывался в обстановку кабинета и выглядел в нем аляповато.

Служащий, убирающий дом, исправно приносил дрова, складывая их в поленницу, и я без сложностей развел огонь. Дрова сладко затрещали, разнося лесной аромат и тёплый свет.

Рейн потягивал вино, щурясь на разгорающееся пламя.

– Это очень старый камин, – продолжая смотреть в огонь, протянул Рейн. – Его пришлось знатно переделать, чтоб использовать по теперешнему назначению. И ныне он смотрится нелепо, не находишь?

– Ты слышишь мои мысли, – согласно кивнул я. – Только что думал об этом.

Глаза друга просияли, но тут же их заволокло дымкой.

– Бони, представляешь, каких‑то лет сто назад нам не пришлось, бы проводить столь отягощающие махинации с огнём. И камины раньше применялись совсем иначе, а не так… варварски.

– Да, после потопа ничего не уцелело, но мы возрождаемся.

Я попытался представить эпоху прошлых столетий, но не смог. Голограммы, дирижабли на эфире, трамваи без проводов… Все это было до невероятия дико, невозможно.

– Возрождаемся? Нет, Бони, – Рейн горько усмехнулся, – электричество – это не то.

Он в задумчивости уставился в огонь. Я не желал поднимать тему прошлого. В душе у меня все кипело от настоящего, и ворошить давно ушедшее не представляло никакого смысла.

– Это она? Фрау Катрин?

– Где? – я проследил за взглядом друга и только тут заметил портрет посреди каминной полки. Рамка сливалась с оформлением камина, составляя с ним единое целое.

Возможно, этот монолит портрета и камина служил памятью о его жене. Она словно присутствовала рядом. Будто в подтверждении моих мыслей, языки света выхватили из темноты её глаза, нежно‑голубые, строгие, в то же время изящные черты лица. Я никогда не видел новую фрау Доберман и раскаялся, что называл ее симиа. Она была прекрасна.

– Да, – подтвердил я, – это она. Ничьего другого портрета здесь быть не может.

– А от чего она умерла, Бони? Когда это случилось?

– Около полутора лет назад. Она была в числе погибших пассажиров злополучного аэростата «Скрытая крепость».

– Вот, оказывается, как… – наморщил лоб Рейн. – Смертью своей завершить начало воздухоплавания… Печально.

– Отец, говорят, ушёл вслед за ней, не выдержало сердце.

Мы никогда не обсуждали отца и тем, с ним связанных, стараясь всячески их избегать. Но так уж сложилось в этот день, время пришло. Голубые огоньки фрау Катрин загадочно поблескивали. Рейн тяжело вздохнул.

– Бони, друг, что ни говори, а я теперь полностью понимаю старшего герр Добермана, – Рейн дружески тряхнул передо мной бутылью. – Любовь, Бони, это прекрасно, а вот выполнение сухих обязательств ни к чему иному, как к мукам, не приведёт.