Кинокефал

– Вот только не пойму, в чем его популярность.

– Ну как же, герр Бонифац! – Шлюфлер постучал ручкой по толстому блокноту. Я даже не заметил, как эти предметы очутились перед моим носом. Очень скользкий тип.

– Люди оценили этих пинчеров за их охранные способности, за элегантный внешний вид, за… послушание, – здесь Шлюфлер начал акцентировать каждое слово, словно желал выцарапать их в моем мозгу, – за строгий, но порядочный нрав, их жалуют и на служебно‑розыскной работе, также содержат в домах… Странно, что вы имеете несколько иное представления о данной породе.

– Геррр Шлюфлерр… – остатки подавленного рыка проскользнули в моём обращении, – я же изъяснял вам, что отец был скуп со мной на общение и отслеживать развитие его опытов и породы в целом мне не представлялось интересным. Что своими глазами увидел, то вам и рассказал.

– Вот как…

Шлюфлер отвел наконец от меня свой взгляд, переместив его в блокнот, но облегчения я не почувствовал. Вид подрагивающей ручки раздражал не меньше, чем бесцеремонные глаза этого нюхача. Чего же он там так застрочил?

– Вы же не против? Мне необходимо делать некоторые заметки, – не отрываясь от записей, вопрошающе бросил он.

– Разумеется, нет, – подражая его душевному тону, ответил я.

– Значит, – он снова окатил меня пустотой холодных дыр, – вы знакомы с герр Ребелем?

– Да, я отдал ему собак.

– Герр Ребель говорил, что герр Доберман вёл племенную книгу породы, и что она находится у вас, это правда?

«Что за абсурд! Чёртово интервью все больше катится к допросу».

– Герр Ребель спрашивал о книге, но я ничем не смог ему помочь, так как в доме отца таковой не оказалось. Герр Ребель сам не видел её, и наличие книги было его догадкой, впоследствии мы решили, что записей о породе нет вообще. Так что герр Ребель не мог указать местонахождение книги. Вы тоже беседовали с ним?

Я впрямь был ошеломлён заявлением Ребеля. Всё, что я сказал, являлось истиной, то есть наше решение с Ребелем о неведении отцом записей. Все же Ребель не мог такое сказать, скорее всего, интервью брал подобный «чуткий» журналист.

Скрестив руки в оборонительной позе, ждал ответа на вопрос.

– Я… – на мгновение Шлюфлер смешался, но этой заминки было достаточно для проникновения в мой нос хмеля и серы, – я же говорил, что впервые в Штрумфе. С Ребелем разговаривал мой коллега.

– Вы с вашими коллегами, похоже, переговорили со всеми друзьями и родственниками отца, – я невольно ухмыльнулся. – Вашей газете совсем не оставили тем, кроме как писать о собаках?

Шлюфлер покраснел. На его шее забилась жилка, но глаза сохраняли неподвижность.

– Появление всего того нового, что символизирует достойную часть Киммерии – Алеманию, всегда будет представляться событием важным. Пусть даже то будет появление новой породы.

«Ишь как выкрутился», – я немного воодушевился, в первый раз за весь диалог, насладившись словами Шлюфлера, но ненадолго. Чуя его насквозь, понял, что речь эта состояла из изворота, без вкладывания души и веры.

«Что ж, порой и какой‑нибудь „Шлюфлер“ в своем словоблудии выразит нечто достойное. Правда, абсолютно случайным образом».

– Поэтому, – продолжал журналист, – наша задача собрать воедино все составляющие детали этого символа, определить, что подвигло на его создание…

Тут Шлюфлер так внезапно перескочил с высоких речей на низменный вопрос, что я не успел верно отреагировать.

– Герр Бонифац, что у вас в вазочке, собачий корм?

– Нет, это вяленое мясо…

– Для вас?

Я осознал, как здорово мерзавец подловил меня. Сушеное мясо безукоризненно напоминало собачью еду, в какой‑то степени ею оно и было. Особенно здесь, в подобной обстановке, в которой, как, видимо, представил себе этот симиа: пса, сидящего за столом, напротив которого в вазочке его корм. Как унизительно. Противно. Главное – не зарычать. Шлюфлер, словно дав пощечину, поспешил вновь нанести удар, не дожидаясь ответа.

– А знаете, может, ваш отец хотел воспроизвести родное существо, подобное себе? Он ничего не говорил вам об этом? Ах да, простите, вы же почти не общались. Знаете, найти общий язык с собакой порой легче, чем с родными детьми…

– Вон.

Я начинал задыхаться. К вони серы и хмеля, заполнившей мой кабинет, примешался запах разложения. Вдобавок, я еле сдерживал себя, но если б прорвалось, то мерзавец был бы доволен. Его веселье омрачила бы только прокусанная шея, но мне не хотелось заходить так далеко. Совсем не хотелось.

– Извините, но время наше ещё не…

– Вон! – я повысил голос. – Интервью закончено, покиньте кабинет.

Шлюфлер поднялся. Сейчас его фигура почему‑то не казалась хлипкой, как в начале, он даже приосанился. В дверях Шлюфлер обернулся. Опустошенность его взгляда сменилась презрением.

– И знаете ещё что, герр Бонифац? Отцом породы считают вовсе не герр Добермана, а герр Гоеллера. Вы, скорее всего, и не слышали о нём, так как даже не удосужились разузнать, где нашел применение труд вашего отца. Хотя, признаться, ещё вопрос – является ли алеманский пинчер творением герр Добермана. Записей ведь, как вы утверждаете, не осталось. Так и канет в лету имя вашего отца, после пары газетных строк, да в лучшем случае – пары лет упоминания. А спустя десятки лет напрочь забыто будет не только имя, но и голова ваша, так как печатать такое в газетах будет некорректно… До свидания, герр Доберман, благодарю за выделенное время.

Дверь легонько затворилась. Зазвучали торопливые шаги, и каждый шаг, казалось, вытаптывал изнутри. Я был осквернен, раздавлен. Зачем? В чем был смысл появления этого важного слизня, «победителя» кустов? Его подослала газета или он сам ярый обезьяний нацист? Этот взгляд, изучающий, холодный, преисполненный презрением. За что?

Волна, обуявшая меня, вконец вышла из берегов. Я позволил ей. Пальцы сжались в кулаки, с треском вмялись в стол.

«И зачем я не вгрызся в это надменное лицо, не вырвал эти глаза вместе с поганой ухмылкой?!»

– Герр Доберман…

В кабинет заглянул Генри Шварц – мой управляющий. Его растерянность моментально сменилась отчаянной решительностью. Ему случалось видеть моё гневное возбуждение, и он знал нужную модель поведения, наименее раздражающую.

– Герр Доберман, подвезли топливо, процесс возобновился. Допустить к уничтожению отложенную партию собак?

Я расслабил пальцы, сжал кулаки вновь.

– Да, допускайте.

Дверь затворилась. Я прорычал:

– Сожгите их к чёрту.