Клуб пропавших без вести

«Трешка», хотя и хранившая интеллигентский налет благодаря старому пианино с разложенными на пюпитре нотами и огромным, во всю стену, книжным шкафом, производила удручающее впечатление. Очевидно, сил у хозяйки хватало лишь на минимальную уборку средней комнаты, в которой она и обитала. Но даже здесь на всем лежал толстый слой пыли, особенно заметный в такой солнечный день, как сегодня. Квартире явно требовался ремонт, а ее обитательнице – участие добрых, неравнодушных людей.

– Позвольте, помогу. – Я подхватила стоявший на пороге балкона таз, и вскоре все белье было развешано в соответствии с пожеланиями хозяйки. Потом выяснилось, что к чаю – помимо непосредственно чая – в доме ничего нет, и я сбегала в ближайший магазин за продуктами. По возвращении сестра Боба властно стребовала чек, после чего попыталась силой впихнуть мне деньги. Стоило огромных трудов уговорить принципиальную даму забыть о небольшой сумме, заверив, что угощаемся за счет издательства, которому в моем лице требуется ее помощь.

– Только не вздумай меня жалеть, Риточка, – с достоинством изрекла сестра Боба, когда я предложила ей свои услуги в нелегком деле уборки. – Не позволю гостям тряпками махать! Ко мне соцработник приставлен. К тому же регулярно приходят две помощницы, Борькины верные поклонницы. Столько лет прошло, а не забывают старуху… Но сейчас лето: одна на даче безвылазно сидит, другая с внуком отдыхать укатила, вот и колупаюсь до сентября одна.

– Этих поклонниц, наверное, в свое время было пруд пруди? – Я откусила конфетку, радуясь возможности узнать хоть что‑нибудь.

– Да уж, когда‑то здесь было не протолкнуться! Сидели на лестничных клетках, на улице, периодически расписывали подъезд – соседи ругались страшно, а мы за свой счет стены перекрашивали! Потом поутихло как‑то, он тут уже не жил, и можно было вздохнуть спокойно. А после… После этой аварии снова началось. Чуть ли не мемориал устроили, цветы складывали у двери. Но это еще что, главное, объявилось какое‑то циничное хамье. Бродили вокруг, пытались втереться в доверие и что‑нибудь вынюхать. Такие вопиющие ситуации иногда случались…

На воображение я никогда не жаловалась, вот и теперь, внимая рассказу моей новой знакомой, я без труда мысленно перенеслась в конец восьмидесятых. Страну лихорадило от реформ, выживали люди с трудом, героев недавнего прошлого забывали – и в такой непростой момент одна неутомимая преподавательница языков носилась с идеей организовать концерт в память о своем брате, известном когда‑то певце. Разумеется, от нее отмахивались все, к кому она обращалась: мол, денег нет, не майтесь дурью, а лучше подумайте‑ка о собственной жизни на нищенскую в ту пору зарплату.

– Меня просто колотило от негодования! – Даже сейчас крупные мягкие черты моей собеседницы исказила злоба. – Так запросто взять – и забыть человека, отмахнуться от памяти, словно его и не было вовсе! Ладно, признаю, я и сама хороша. Родители умерли в середине восьмидесятых, и после этого мы с братом общались крайне редко, каждый жил своей жизнью. Но все же он кое‑что сделал в творческом плане, и забыть это… уму непостижимо! В отчаянии я даже обратилась к этому проныре, Борькиному администратору, хотя всегда его ненавидела…

Я в который раз пожалела, что на беседу с важнейшим в моем «расследовании» свидетелем теперь не было ни малейших шансов. Разве что и правда спуститься в преисподнюю – где ему, судя по гневу Нины Николаевны, было самое место. Якобы он не только выматывал Боба жестким гастрольным графиком, но и спаивал, заставляя уважить общением «нужных людей», а еще изобретательно обирал, подсовывал каких‑то вульгарных девиц, ссорил с близкими…

– Его величество едва удостоил меня вниманием, – презрительно фыркнула сестра певца, подливая мне чай. – И слушать не захотел, буркнул что‑то и бросил трубку. А у меня ведь остались кое‑какие ноты брата, еще с юности, неизданные песни… И вскоре здесь объявился один прощелыга, совсем юнец, якобы обговорить вопрос с концертом. Я на минутку отвлеклась, а тот уже по комнате мечется, рыщет. Так и выгнала мерзавца, а ноты хорошенько запрятала.

Когда надежды устроить концерт рухнули окончательно, Нина Николаевна решила проводить нечто вроде ежегодного квартирника – в этой самой хрущевке, для «своих», кучки оставшихся верных поклонников и работавших с Бобом музыкантов. Первая такая встреча прошла на ура, и одинокая преподавательница даже решила, что обрела настоящих друзей. На следующий год встреча повторилась с тем же успехом, только вот спустя пару недель в одном «желтом» издании появилась статья о певце. В которой Нина Николаевна и прочла собственные откровения, по большому секрету озвученные кругу близких на этой самой встрече. К счастью, имя сестры Боба в материале не упоминалось, но это, несомненно, была ее история!

Нрав, как я уже успела убедиться на собственной шкуре, у Нины Николаевны был крутой. Она сразу полетела скандалить в редакцию, требуя назвать имя предателя, решившего заработать на ее доверчивости. А потом, ничего не добившись, жестко, без сожалений разогнала «круг избранных», сохранив общение лишь с двумя проверенными временем – и, кстати, другими тайнами – подругами. Отголоски того скандала доносились еще какое‑то время, лишая Нину Николаевну покоя и веры в человечество. Недавно эта история всплыла снова: сначала на ее пороге появился болтливый наглец, пытавшийся усыпить бдительность и выведать что‑то о брате, следом за ним явилась хитрая пронырливая девица, ловко прикинувшаяся невинной овечкой…

– Прости, Риточка, – сестра Боба дружелюбно потрепала меня по руке, – я лишь потом поняла, что коллега попросил уделить внимание именно тебе. Хорошо помню твоего дедушку, мы общались пару раз, он советовался насчет переводов. Прекрасный был специалист, дотошный! Но я так разозлилась на того болтуна из журнала, совсем разум потеряла… Он, кстати, успел прочитать злосчастную статью и пообщаться с участниками тех квартирников. Кто‑то из них и признался, что именно я поведала о том, как заметила брата спустя несколько лет после его смерти…

– Подождите‑ка, – на эмоциях я дернула рукой и опасно задела чашку, – так это вы видели Боба у школы? И в кафе тоже?

– Нет, про кафе ничего не знаю. Но о встрече у школы рассказала действительно я. Собственно, и встречи‑то никакой не было… – Пожилая дама вдруг задумалась, погрузилась в молчание, а потом махнула рукой. – А, ладно, что скрывать… Дело в том, что примерно за год до гибели брата мы с ним рассорились. В пух и прах. Я все пыталась открыть ему глаза на окружение, прежде всего на этого с позволения сказать «администратора». Приводила аргументы, спорила, а в ответ только одно: «Не лезь, не твое дело». Он все от меня скрывал, но кое‑какие слухи доходили. О выпивке, скандалах, гулянках, долгах, каком‑то подпольном бизнесе… Однажды Борька забежал ко мне, просто навестить, слово за слово, я и разоралась. Тогда он ушел, хлопнув дверью. Больше мы не общались, и после его смерти… словом, меня замучила совесть. Вот брат, видимо, и привиделся.

– «Привиделся»? – Нет, определенно, еще немного подобного «расследования», и я начну рекордными темпами поставлять Аньке клиентов! Впрочем, сестра Боба наверняка выразилась фигурально, просто заметила кого‑то похожего…

– Знаешь, Риточка, как бывает: часто думаешь о человеке, и он начинает везде мерещиться. Или понимаешь, что он должен присутствовать в каком‑то конкретном месте, при определенном событии, – и выдаешь желаемое за действительное. Видимо, это со мной и произошло, все время Борьку вспоминала, винила себя за ту затянувшуюся ссору.

Эх, и почему мне вот так не померещится Алик? Хотя бы на мгновение, на одну жалкую секундочку… Внутри все заныло от острой тоски, и я часто заморгала, чтобы не заплакать. Надо сосредоточиться на разговоре. Как‑то странно прозвучали слова собеседницы… Что еще за событие она имеет в виду?

– А эта школа… Он что, в ней учился? – растерявшись, уточнила я, смутно осознавая, что несу чепуху. И тут же опомнилась. – Ох, простите, я ведь помню, что он оканчивал школу не в Москве.