Курсант. Назад в СССР

– Да сможет, что этому дистрофику будет? – насмешливо проговорил голос подростка.

– А ты, Быков! – тётка гневно бросила на него взгляд. – Если узнаю, что причастен к этому, – пойдешь во взрослую жизнь с такой характеристикой, что тебя даже на слесаря не возьмут учиться.

– Да я‑то, что? Марь Андревна? – оправдывался всё тот же голос. – Он сам с лестницы грохнулся. Я наоборот, пытался поймать его…

– Что‑то слабо верится, Быков. Знаю я, как ты Петрова достаешь. И сегодня, даже в такой день. Это же ваш последний вечер в школе. Выпускной. Он на всю жизнь запомнится.

– Ну ему‑то точно запомнится, – скривился в гаденькой улыбке парень в кремпленовом костюме цвета мышиных ушей.

Я с удивлением разглядывал его. Где ж ты откопал такую одежду? У дедушки в чулане? Хотя костюмчик сохранился хорошо для чулана. Непомерно толстая шея парня еле умещалась в воротнике белой рубашки. Цветастый галстук смотрелся на его шее тонкой веревочкой. Здоровый старшеклассник. Только какого хрена я здесь делаю?

Я встал при помощи Марь Андревны. Директриса оказалась раза в три шире меня. Голова кружилась, а ноги подкашивались. Стоп! Откуда я знаю, что это директриса? И почему я такой худой? Будто из Освенцима только сбежал. И где двор, в который меня выбросил из окна Олег? А я вообще кто?

Я огляделся. Крашенная бетонная лестница. Стены казённого здания зеленого цвета немного облупились. Побеленный потолок с серыми разводами и выпуклостями штукатурка. Всё такое совдеповское и простое, как мой родной РОВД лет двадцать назад. Пол и перила выкрашены в один цвет. Пюрешно‑коричневый.

– Ты как, Петров? – директриса участливо заглянула мне в глаза, чуть подперев мое тельце огромной грудью, утянутой в белую кружевную блузку. Пахло от неё приторными духами с гвоздикой. Сейчас такие явно не делают.

А‑а‑а… Всё ясно! Я сплю… Ну или в коме. Лежу в реанимации и под действием препаратов смотрю киношные глюки. Но какой правдоподобный сон. Аж самому интересно.

Я опустил глаза вниз и осмотрел себя. Серый мешковатый костюм не первой свежести явно с чужого плеча. Белая хэбэшная рубашка и странный галстук из скользкой на ощупь ткани в незатейливый ромбик.

Затылок горел огнем, в моем сне я упал с лестницы и приложился им о бетон. Я пощупал голову. Шишка знатная будет.

– Всё нормально, Марь Андревна, – выпалил вдруг неожиданно я и охренел от своего молодого и незнакомого голоса. – Не надо скорую, я себя чувствую отлично.

Собравшиеся вокруг старшеклассники, наряженные в костюмы с широкими брючинами и нелепыми галстуками, потеряли интерес к происходящему и стали расходиться.

– Ты уверен, Петров? Может домой пойдёшь? – директриса заботливо потрогала мой лоб. – Взгляд у тебя какой‑то странный. Словно пустой. Будто не ты это.

– Да нормально всё со мной, – уже с раздражением поморщился я. – Подумаешь, упал.

– Ладно, – кивнула женщина. – Если что, я в столовой. И не подходи сегодня к Быкову. Я, конечно, понимаю, что ты не скажешь правду, но уверена, что это он тебя с лестницы толкнул. Опять Косичкину поделить не можете?

– Какую Косичкину? – пытался соображать я.

Но директриса вздохнула и пошла по длинному коридору в сторону зала, где гремела музыка. Там, наверное, была школьная столовка – место, где праздновали все выпускные когда‑то. Но когда это было? Сейчас без ресторана, салюта, фаер‑шоу и прочих кавер‑групп ни один выпускной не обходится. Это раньше в столовках, да спортзалах отплясывали под бобины с Антоновым. Однако, далеко меня закинуло. Такие сны мне еще не снились. Ну максимум девяностые снились, тогда время было поярче и в память много чего врезалось. А детство, которое прошло в семидесятые, вспоминалось, как в тумане. Давно это было.

А ещё этот голос и тело задохлика. Тембр мой вроде ничего, но подростковые нотки ещё проскальзывают. Не заматерели связки. Вот бляха! Почему в своем сне я подросток? Не мог в Халка превратиться, или в другого могучего чебурашку из Марвела. Ну или в мужика взрослого, на худой конец… Что мне в школе делать? Я ж не педофил какой…

Но сожаление моё тут же улетучилось. Мимо пропорхнула стайка выпускниц в разнокалиберных длинных платьях со старомодными оборками и кружевами. Их стройность и наливные формы не смогла скрыть даже несуразная одежда. Под балахонами угадывалась девичья стать. Я провожал их задумчивым взглядом. Они спешили по коридору туда, откуда громыхала странная музыка.

Нет, песня, конечно, классная, но сейчас такое никто не слушает. Самоцветы тянули свой хит семидесятых: «Не повторяется такое никогда». Ретро‑сон какой‑то… А что? Мне нравится. Не Макдональдсом единым… Похоже на то время, когда все Советское было, и даже еда и музыка.

– Повезло, тебе Петров, – лыбился на меня бык (черт, откуда я знаю его погоняло? Хотя сон же мой, как хочу, так и придумываю). – Живучий ты. Только смотри… К Катьке на пушечный выстрел не подходи. А то в следующий раз лестницу повыше найду.

Глаза Быкова на квадратном, словно вырубленном из камня лице, сузились. Не сказать, что в новом теле я был маленький, где‑то роста среднего или даже чуть выше, но по сравнению с быком я смотрелся ребенком. Широкий скуластый мордоворот никак не выглядел на возраст выпускника школы. Раньше быстрее взрослели что ли? Или второгодник? Хотя таких до десятого класса не держат. А я точно знал, что закончил десятый.

Катька, Катька… Что за Катька? Мысли роились в голове, как мухи на свежей нетонущей субстанции: беспорядочно и не продуктивно. В мозгу вплыл неясный образ одноклассницы. Улыбчивое лицо, смуглая кожа и небесного цвета глаза. Красивая, даже без косметики и прочего ботокса.

Чуть пошатываясь, я направился туда, где орал из динамиков Антонов старую песню, которая почему‑то не смотрелась здесь чуждо. Никто не удивлялся, почему воет не Крид или другой Билан. Судя по всему, молодой Антонов заходил всем на ура.

Я поднялся по затертым до полированного блеска бетонным ступенькам и очутился в школьной столовой. Пахнуло пирожками и компотом. Но сейчас это была не столовая, а школьный ночной клуб. Стулья и столы сдвинуты в сторону и составлены друг на друга, вытаращившись вверх рогами ножек. На крашеных стенах надувные шары и плакаты, нарисованные подвыцветшей гуашью. Над огромной импровизированной сценой (сколоченной из досок и обтянутой черной тканью) висит длиннющий плакат: «Выпускники 1978 года, в добрый путь!»

Чего? Блин! Я перенёсся во сне в семидесятые? Так вот почему я одет, как жених на деревенской свадьбе. Так вот почему музыка такая нормальная играет.

Нарядные выпускники зажигали и веселились под музыку. На их трезвых лицах светилось безудержное веселье. Я вот так скакать без пива и текилы не умею. Мне сначала разогреться нужно.

Девушки в широких платьях. У кого‑то гнездо на голове, у других замысловатая корзинка с ленточками. Простых косичек я не увидел. Каждая заморочилась и создала шедевр, на который я не мог смотреть без улыбки. Парни все в мешковатых костюмах, цвета детдомовской жизни и в отцовских галстуках в разный горошек и другие ромбики.

Музыка стихла. Выпускники недовольно загудели.

– Минуту, пожалуйста! – из‑за шторки на сцене высунулся местный ди‑джей. – Мне надо бобину переставить!