Лампа паладина
Я была уже не в собственной маленькой квартире, а на солнечной летней улице. Мы с мамой садились в рейсовый автобус. Мама что‑то мне говорила, но я не слышала слов. Мы вошли через переднюю дверь, и я отчетливо увидела водителя – лысого дядьку с большими волосатыми руками. Перед ним над приборной доской покачивалась подвешенная на шнурке игрушка – маленький плюшевый медвежонок… медвежонок в забавной клетчатой шапочке…
Почему‑то при виде этого медвежонка на меня накатила тяжелая тоска. Тоска и страх.
Кадр сменился. Теперь мы ехали в автобусе по пригородному шоссе, под выцветшим от зноя летним небом. Мы сидели на переднем месте, мама всегда говорила, что они самые удобные, на них меньше укачивает.
Мама снова что‑то мне говорила – но я опять не слышала слов…
И смотрела я не на маму, а на водителя.
Он одной рукой придерживал руль, а другой прижимал к уху мобильный телефон.
И снова на меня накатил тоскливый, удушливый страх…
Я перевела взгляд на дорогу…
И вдруг увидела перед нашим автобусом стремительно приближающуюся фуру.
Фура шла по встречной полосе, но вдруг ее резко повело в нашу сторону.
Я хотела закричать…
Но крик застрял в моем горле.
Фура и автобус неумолимо сближались…
И кадр снова сменился.
Весь мир был сейчас какой‑то странный, неправильный.
Небо, то самое вылинявшее летнее небо, полоскалось где‑то внизу, под ногами. А сверху была земля, поросшая рыжей выгоревшей травой. А совсем близко, но тоже наверху, было что‑то страшное, кровавое, в чем мое сознание никак не хотело узнавать маму.
И еще… еще там раскачивалась игрушка.
Маленький плюшевый медвежонок в забавной клетчатой шапочке.
Я не слышала звуков, не чувствовала запахов, но вдруг ощутила страшный, могильный холод…
И увидела, как перевернутый автобус охватывают оранжевые языки пламени.
Внезапно это видение погасло.
Зато вспыхнул свет – привычный, теплый свет лампы под розовым абажуром.
Я сидела у себя в комнате на диване, передо мной на столе стояла старая, закопченная лампа.
Она не горела – видимо, масло кончилось.
Свет в квартире был – к счастью, отключение было недолгим.
Но я все не могла прийти в себя от посетившего меня видения…
Что это было?
Я видела все так ярко, так отчетливо…
Я так явственно ощущала ужас и ледяной холод… холод надвигающейся смерти…
Мама вернулась поздно, когда я уже спала. То есть делала вид, что сплю, потому что мне ужасно не хотелось с ней разговаривать. Но если моей маме что‑то нужно, она способна растолкать и спящего в берлоге медведя.
– Вставай, соня! – мама зажгла верхний свет. – Мне так много нужно тебе рассказать!
– Ох, ну что такое… – Я нарочно потерла глаза. – Ну что тебе неймется, уж полночь скоро.
– Уж полночь близится, а Германа все нет! – сказала мама и отчего‑то рассмеялась.
– И что смешного, – проворчала я, – бедная Лиза в Лебяжьей канавке утопилась.
– Это она в опере утопилась, а у Пушкина для нее все очень хорошо кончилось, она замуж вышла за приличного человека!
Тут я подумала, что мама снова нашла мне какого‑нибудь очередного козла и жаждет нас познакомить. Наверняка кумушки тети Олины поспособствовали.
– Ах, истомилась, устала я! – запела мама, кружась по комнате. – Где же ты радость бывалая…
Причем если Лиза в опере пела эту арию с тоской и надрывом, то у мамы получалось довольно весело и бодро, на манер марша.
– Мам, ты выпила лишку там, что ли? – удивлению моему не было предела.
– Женщине позволительно быть пьяной только от шампанского! – объявила мама.
– Ну никуда нельзя одну отпустить! – вздохнула я и повернулась, взбив подушку.
– Не смей спать! – приказала мама. – Ты представляешь, Герман Иваныч наконец овдовел!
– Кто такой Герман Иваныч? – оторопела я.
– Слушай, ну трудно с тобой! Ты его видела у Ольги на юбилее пять лет назад!
Так, юбилей у тети Оли был не пять, а десять лет назад, но мне‑то что до этого?
Тут мама присела ко мне на диван и долго рассказывала про этого Германа, который учился с ними в институте много лет назад, и они все дружили, а потом он женился, и его жена не позволяла ему встречаться со старыми друзьями…
В общем, как‑то они разошлись, а время шло и шло, и потом через общих знакомых стало известно, что жена Германа тяжело заболела, и ему стало не до гостей, он приходил только на юбилей Ольги, и выглядел ужасно, говорили, что болезнь у жены тяжелая, что‑то с головой, она ничего не помнит…
Под мерный мамин рассказ я начала засыпать, но она безжалостно меня растолкала и сообщила, что назавтра они сговорились с тетей Олей, Германом и Славиком ехать в область смотреть вновь открытую восстановленную средневековую церковь. Славик отвезет нас всех на машине.
Сквозь сон я сообразила еще, что меня пригласили для того, чтобы я, так сказать, разбавила общество, потому что мама с тетей Олей небось набросятся на этого Германа Иваныча, или как там его. Раз уж мама такая оживленная и радостная после встречи со старым другом – стало быть, не просто так они дружили в институте. Но моя мама очень следит за приличиями, так что я тут буду очень кстати. Заодно и со Славиком повидаемся, и поговорим спокойно, пока мама с тетей Олей будут этого самого Германа обхаживать.
Мама разбудила меня рано. И вот вы не поверите, но было у меня такое чувство, будто тело приклеено к кровати липкой лентой. Ни руки, ни ноги не поднять.
– Мам, может, не поедем? – заныла я. – Ну зачем тебе эта замшелая церковь?
– Это что еще такое? – закричала мама, а была она уже аккуратно накрашена и блузочку вроде бы надела темненькую‑скромненькую, но я‑то знаю, в каком магазине она была куплена, и шарфик подобрала в тон блузке, а как же, в церковь же идем, нужно голову покрыть…
– Это что такое, я тебя спрашиваю? – Мама даже топнула ногой. – Мигом вставай, автобус по расписанию ходит, ждать не станет! Мы с таким трудом уговорили Германа к нам присоединиться…
