Лето в пионерском галстуке

– Он страшно боялся за свой отряд, а дети, как назло, очень плохо спали по ночам. С ними не спал и вожатый, все ходил, следил, переживал. И вот однажды ночью, когда все уснули, вожатый уже не смог – режим сна сбился. Он сидел, записывал в тетрадку, которая была у него чем‑то вроде дневника, все произошедшее за день: куда и как ходили с ребятами, как те себя вели и так далее. И вот слышит он в тишине шорох, будто ткань волочится по полу. Вожатый насторожился – уж больно странный звук, – выключил свет, лег в темноте, замер. Сначала ему ничего не было видно, но только глаза привыкли, только он смог узнать очертания шкафа и тумбы, как смотрит – дверца распахнулась. Сама собой, беззвучно и резко, будто не открывалась совсем, а так и была открытой. Раз моргнул вожатый – шкаф закрыт, дверца, как должна быть, закрыта! Удивился, не показалось ли ему, включил свет, все записал. На следующую ночь повторилось то же самое. Он снова услышал шорох ткани об пол, и снова наступила тишина, и снова сами собой стали открываться дверцы. А в комнате пусто, ни теней, ни звуков! Но только он моргнет, раз – одна дверца открыта, моргнет второй – та закрыта, открыта другая! И все происходит в мертвой тишине!

Такая же тишина, как и в Юркиной истории, повисла в комнате. Дети слушали и даже дышать старались реже и тише. Где‑то в стороне постукивали зубы. Юрка хмыкнул про себя: «Лишь бы не зажурчало».

– Так вот… Вожатый пошел в Горетовку, узнал у старожилов легенду про графиню и пропавшую брошь. И догадался, что звук – это шелест ее черного платья. Он хотел понять, отчего закрываются и открываются дверцы шкафов, но так и не узнал: на следующее утро его нашли мертвым. Задушенным, с глазами навыкате…

– И с синей шеей? – сдавленно прохрипел Саня.

– С синей, – кивнул Юрка. – Милиция расспрашивала всех жителей деревни. Когда очередь дошла до того самого старика, он рассказал им все то же, что и вожатому. Милиционеры подумали, что он от старости уже чокнутый, и не поверили болтовне про графиню. Что она бродила сначала по своему дому, а когда дом разрушился – по лагерю. Что и сейчас бродит, ищет брошь, которую ей подарил граф. А когда не находит, злится и душит первого, кого заметит неспящим. Потому что думает: тот, кто не спит, – вор, который украл ее брошь. Ведь он – единственный, кого совесть мучает так сильно, что не дает уснуть.

Юрка перевел дыхание, и в его рассказ вклинился Володя:

– Поэтому, ребята, после отбоя нужно спать.

– Да‑да, – закивал Юрка, – лежать и молчать, чтобы и вы были целы, и ваши вожатые тоже. Иначе услышите шорохи графского платья и увидите, как графиня открывает дверцы и ищет брошь. Тут она вас и поймает! А ваши вожатые, между прочим, тоже ночами не спят – за вас переживают, прямо как тот вожатый‑мертвец.

История произвела на детей сильнейшее впечатление: мальчики зажмурились, не издавая ни звука и не шевелясь, лежали под натянутыми до подбородка одеялами.

Володя с Юркой переглянулись. Не стоило сейчас уходить от детей – это было ясно обоим, и они расселись по углам. Сидели молча: Володя – возле окна, а Юрка – возле двери, скучали.

От нечего делать Юрка разглядывал в полутьме Володин профиль: длинный ровный нос, высокий лоб, перышки челки, острый подбородок. «А Володя красивый, – подумалось Юрке, – если приглядеться, если подумать, ну, наверное…»

Он не закончил мысли, решив, что повторяется. Но он не повторялся. Когда увидел Володю впервые на линейке, Юрка оценивал его красоту объективно. Если бы не очки, Володю можно было бы назвать классически красивым – это, безусловно, так, Юрка это осознал и даже ощутил прилив зависти – а как иначе, если девчонки млели, глядя на него? Но теперь, взглянув на Володю в полумраке, Юрка понял новое: это лицо нравилось ему субъективно, и никакой злобы или зависти он уже не мог испытать. Наоборот, Юрка неожиданно ощутил не вполне понятное ему чувство благодарности. Только к кому, судьбе или Володиным родителям, не понял. А благодарен он был за то, что этот кто‑то дал ему возможность, любуясь, радоваться. Ведь смотреть на красивое всегда радостно. Эх, если бы только не очки…

В тишине прозвучал сдавленный шепот:

– Юла?

– А?

– У тебя там двель не отклывается?

– Нет.

– Володя, а у тебя?

– Нет. Все нормально, спи.

Еще с пять минут было тихо, потом тот же голос, а вернее шепот, повторился:

– Юла, Володя?

– Что?

– Идите спать. А то плидет еще, а вы тут сидите.

– Вы точно не будете болтать? – спросил Володя уж очень строгим тоном, как показалось Юрке.

В ответ из разных углов комнаты прозвучало убедительнейшее: «Точно», «Мы уже спим», «Да», «Честное октяблятское».

Володя поднялся и кивнул Юрке, позвав за собой. Когда уходили, Саня высунул руку из‑под одеяла и дернул Володю за шорты:

– Я только спросить. Володя, а можно Юра еще придет нам страшилок рассказать?

– Я не против, но об этом лучше спросить у него.

– Юр?

– Только при одном условии. Если сейчас же заснете и ночью никто никуда не встанет, тогда завтра приду и расскажу новую. А если кто‑нибудь только пискнет – шиш вам, а не страшилка, довольствуйтесь своими синими шторами.

Мальчики забормотали обещания и уверения, каждый на свой лад, а Саша радостно закивал и укутался в одеяло по самые брови.

– Думаешь, уснут? – спросил Юрка, когда они вдвоем спустились с крыльца.

Но Володя не ответил. Он молча, целенаправленно топал к каруселям, которые стояли на той самой одуванчиковой полянке прямо напротив окон спальни. Аккуратно, чтобы карусель не заскрипела, он сел и принялся водить мыском кеда по земле, поднимая волны белых пушинок. Юра пристроился рядом:

– Ты чего молчишь?

– Я же просил не перебарщивать, – укорил его Володя.

– И в чем же я переборщил?

– Ничего себе вопрос! – Он сердито ткнул себя пальцем в переносицу. – Во всем, Юра. Они сейчас мало того что не уснут, так с перепугу еще и в кровати надуют!

– Ой, да ладно тебе! Они что, маленькие, чтобы до туалета не дойти?

– Конечно, они маленькие! Как они пойдут, если ты им буквально запретил глаза открывать?

– Не преувеличивай. По‑моему, они притворяются. Санька, самый впечатлительный из всех, и тот лежит себе спокойно. А если и правда напугал, то что? Тишина и покой – одни плюсы.

– Посмотрим, чем твои «плюсы» обернутся утром.

– Чем‑чем? Да ничем! Им понравилось, раз завтра еще рассказать попросили.