Лето в пионерском галстуке

Другой брат, что повыше, подозрительно покосился на Юру:

– А вам туда вообще‑то зачем?

– Я же в СССР родился, ездил в тот лагерь, там детство мое прошло. Das Heimweh, Nostalgie… – Он исправился: – Ностальгия!

– А, понимаем, понимаем. – Гаишники переглянулись. – Карта есть?

Юра передал одному из них карту и внимательно проследил, куда тот указал пальцем.

– Вам по Р‑295 до указателя на село Речное, метров двадцать – и будет поворот направо, свернете и до конца дороги.

– Спасибо.

Получив карту обратно и обменяв сто гривен на «всего доброго», Юра отправился в путь.

«Как знал, что хоть раз, да остановят!» – он выругался и нажал на газ.

Он совершенно не узнавал этих мест, ориентировался только по карте. Двадцать лет назад тут, вдоль дороги, густые темные подлески сменялись подсолнечными полями, а сейчас сюда медленными, но широкими шагами добирался город. Леса вырубили, поля выровняли, несколько участков огородили заборами. За ними виднелись краны, тракторы, экскаваторы, шумела стройка. Горизонт, который Юра помнил чистым и безумно далеким, теперь казался серым, маленьким, а все пространство до него, куда ни глянь, было утыкано дачными и коттеджными поселками.

Возле указателя на село Речное он свернул, как и посоветовали. Асфальтированная дорога закончилась резко, словно оборвалась; машину тряхнуло. Лопата в багажнике звякнула громко, напомнив о себе, будто живая.

Он совершенно не помнил, как проехать в лагерь. В последний раз Юра видел «Ласточку» двадцать лет назад – и то никогда не ездил туда сам, его привозили. Как это было весело – катить в составе колонны одинаковых белых в красную полоску «ЛИАЗов» с табличками «Дети» и флажками. Особенно в авангарде, сразу за машиной ГАИ, чтобы всё – и дорога, и небо – было как на ладони. Слушать вой сирены, распевать детские песни хором или скучать, глядя в окно, потому что уже вырос из глупых куплетов. Юра помнил, как в свою последнюю смену не пел, но слушал: «У машин глаза горят, на кабинах флаги, это едет наш отряд в пионерский лагерь…» – а двадцать лет спустя слышал лишь звон прыгающей в багажнике лопаты. Ругался сквозь зубы на колеи и ямы, молился, чтобы где‑нибудь не завязнуть, и смотрел не на голубое небо, а на серые тучи.

«Только бы не полило!»

План действий был додуман и утвержден. Рассчитывая попасть в деревню, он выехал днем, но, чтобы пробраться внутрь лагеря, следовало дождаться ночи. Дальше все решено: сентябрь, последняя смена кончилась, значит, детей уже нет, лагерь – не военный объект, там должен остаться только сторож, мимо него Юра запросто прошмыгнет – ночью в лесу темнота хоть глаз выколи. А если все‑таки заметит, на это тоже найдется решение. Конечно, дед‑сторож поначалу испугается рыщущего по кустам мужика, но придет же в себя, разглядит же, что мужик хоть и с лопатой наперевес, но адекватный, не алкоголик и не бомж, а дальше они договорятся.

Пионеры… красные галстуки, зарядки, линейки, купания и костры – как это было давно. Должно быть, сейчас все совсем по‑другому: другая страна, другие гимны, лозунги и песни; дети теперь без галстуков и значков, но дети‑то те же и лагерь тот же. И скоро, совсем скоро Юра вернется туда, вспомнит самое главное в его жизни время, вспомнит самого главного человека. Быть может, даже узнает, что с ним произошло. А это значит, что, возможно, когда‑нибудь он снова встретится с ним, со своим настоящим и единственным другом.

Но, затормозив у знакомой вывески – затертой, покосившейся, на которой с трудом можно было различить буквы, – Юра увидел то, чего больше всего опасался. От железной ограды, которая раньше тянулась по всему периметру, остались лишь металлические столбы – не сохранилось ни прутьев, ни сеток. Красивые, почти что величественные красно‑желтые ворота оказались сломаны: одна створка кое‑как держалась на ржавых полувыбитых петлях, а вторая лежала рядом, явно не первый год зарастая травой. Сторожевая будка, когда‑то разрисованная сине‑зелеными ромбами, теперь почернела – краска давно облупилась, деревянные стены домика сгнили под дождями, крыша обвалилась.

Юра тяжело вздохнул – значит, и сюда добралась разруха. Где‑то в подсознании таилось подозрение, он ведь в Германии не в железной коробке жил и знал, что творилось в Украине после развала СССР, знал, как закрывались заводы. А этот лагерь был прикреплен именно к одному из них. Но Юре совсем не хотелось думать, что та же судьба постигнет «Ласточку». Ведь это было самое яркое место его детства, солнечное пятно в памяти. Ведь именно здесь двадцать лет назад он оставил больше половины себя… И сейчас Юра чувствовал, как выцветает эта память, будто та краска на сторожевой будке, опадая сырыми хлопьями в высокую траву.

Воодушевление, с которым он ехал, сошло на нет. Стало тоскливо и грустно – настроение соответствовало пасмурной погоде, мелкой мороси, накрапывающей с неба.

Вернувшись к машине, Юра переобулся в сапоги, достал из багажника лопату и закинул ее на плечо. Переступив через ржавые листы того, что когда‑то было створкой ворот, пошел вглубь пионерского лагеря «Ласточка» имени пионера‑героя Зины Портновой. ***

Шаг вперед становился шагом назад – обратно по временнόй шкале, в полузабытое прошлое, в счастливое время, когда он был влюблен. Под ногами темнели покрытые трещинами плиты, вокруг шумел встревоженный дождем лес, а в памяти вспыхивали солнечные зайчики и бежали по старой лагерной аллее все быстрее и быстрее, в последнее лето детства.

Он остановился неподалеку от перекрестка. Налево уходила дорожка в столовую, направо – тропинка в недостроенный корпус, а прямо в центр лагеря вела некогда широкая аллея пионеров‑героев. Вокруг грудились сломанные плиты, но возле клумбы, в самом центре перекрестка, уцелел крохотный пятачок.

«Ведь это же было здесь! Да, точно, на этом самом месте!» – улыбнулся Юра, вспомнив, как поздней ночью, пока весь лагерь спал, чертил белым мелом самую красивую на свете букву – «В».

Тогда, следующим утром, идущие на завтрак ребята гадали: что это за контур вокруг буквы? Рылькин из второго отряда смекнул:

– Это ж яблоко, ребят!

– Что за сорт яблок такой на «В»? Вадимовка, может? – предположил Вася Петлицын.

– Сам ты Вадимовка! Васюган это! – оспорил Рылькин и, глядя на Петлицына, захохотал: – Васюган!

А Васька вдруг раскраснелся.

Никому и в голову не пришло, что вместо контура яблока здесь должно было быть сердце. Это Юрка, узнав среди ночных шорохов звук любимых шагов, так застеснялся, что рука его дрогнула, и получилось то, что получилось: яблоко.

Поддев носком сапога обломок плитки, Юра огляделся вокруг. Время не пощадило ни аллею, ни клумбу. Везде валялись ржавые перекрученные балки – остатки каркаса ворот, гнилые доски и щепки, куски кирпича… Куски кирпича! Он схватил тот, что поострее, и присел на корточки. Уверенным движением начертил огромную, красивую, с завитушками «В» и заключил ее в сердце. Снова в кривое и кособокое, но его, Юркино, сердце. Циничный взрослый Юра унял скепсис и мысленно кивнул себе юному – пусть то, что должно здесь остаться, останется.