Лето в пионерском галстуке

Пустая, без единого стеклышка оконная рама скрипнула так протяжно и громко, что Юра вздрогнул. Дождь давно кончился, но редкие капли все еще падали с крыши и гремели, ударяясь о крошево тротуара, шелестели травой, звенели, разбиваясь о лежащие на земле осколки. Порывы ветра разносили эти звуки по одуванчиковой площадке. Казалось, сама природа имитировала жизнь, заполняла пустоту и обманывала. И Юра хотел бы обмануться, но не мог. Здесь было не просто пусто, а мертво. Особенно для того человека, который видел и слышал, какой яркой, веселой и гомонящей была жизнь пятого отряда. Теперь же все, что осталось от нее, – это окна мальчишеской спальни, зиявшие провалами справа от крыльца, и узкая бойница крохотной вожатской спальни, что чернела слева. Когда‑то это была Володина комната, когда‑то Володя там засыпал и просыпался, но – Юра улыбнулся – никак не мог выспаться.

Он живо вспомнил, как мечтал оказаться в Володиной комнате. Однажды он даже заглянул туда украдкой, но настоящим гостем никогда не был.

Но почему же совсем никогда? Ведь если не стал в прошлом, он мог стать им сейчас, пусть Володя уже не хозяин этой комнаты.

Не в состоянии заставить себя отвести взгляда от этого окна, Юра поднялся с карусели. Он станет гостем этой комнаты без хозяина.

Прикидывая, можно ли перепрыгнуть через дыру в полу на крыльце, Юра оказался возле прохода. Размышляя, выдержат ли его прогнившие доски, когда он приземлится, он удрученно вздохнул: нет, не выдержат. Даже если он спустится в подпол, не сможет забраться обратно – слишком высоко, и под рукой нет ничего, кроме лопаты, а ею попросту не за что зацепиться. Но Юра решил, что если спустя столько лет смог заставить себя приехать в «Ласточку», то попасть внутрь вожатской комнаты он просто обязан. Вдруг Володя оставил там что‑нибудь на память о себе: смешной рисунок на обоях, пару нацарапанных слов на столе, приклеенную к изголовью кровати жвачку, может, конфетный фантик в тумбочке, может, ниточку в шкафу, должен же он был оставить хоть что‑нибудь? Но Володя не рисовал на стенах, не царапал мебель и не жевал жвачек. А Юре очень хотелось верить: вдруг Володя догадывался, что он вернется.

Повернув налево, Юра прошел по затоптанным клумбам к окнам.

Корпус пятого отряда высился на широком фундаменте, как на подиуме. Зеленый деревянный цоколь выступал наружу, образовывая узкую ступеньку. Скользя по мокрым доскам резиновыми подошвами, еле устроившись, Юра заглянул в разбитое окно. Темная узкая комната показалась еще меньше, чем раньше, но расстановка и даже мебель не изменились: стол, притиснутый к дальней стене спальни, справа от стола дверь, слева – платяной шкаф, две простые тумбочки, две узкие кровати друг напротив друга у окна. Володина правая. Юре страшно захотелось сесть на нее. Узнать, мягкая она или твердая, скрипучая или тихая, удобная или нет.

Боясь пораниться о рассыпанное по подоконнику стекло и отчаянно ругаясь, что не догадался взять перчатки, Юра смахнул осколки и, ухватившись за хрупкую деревяшку, подтянулся и перелез.

Не обращая внимания на лужи на полу, на пыль и грязь вокруг, он опустился на колени и открыл Володину тумбочку. На единственной полке лежал мятый от сырости журнал «Крестьянка» за май 1992 года, очевидно, оставленный какой‑то вожатой. Под ним спряталась книжка. Прочитав название, Юра улыбнулся: вот это было похоже на Володю – «Теория и методика пионерской работы». Больше в тумбочке не нашлось ничего.

Юра перевел взгляд на кровать. Металлическая, узкая, не кровать, а койка, прикрученная ножками к полу. По слою грязи на винтах он догадался, что ее вряд ли когда‑то меняли. Видимо, она и правда была Володи. Панцирная сетка оказалась скрипучей, упругой и ржавой. «Когда он спал на ней, хотя бы ржавчины не было – и то ладно, – улыбнулся Юра, – подумать только – здесь он спал!»

Юра коснулся рукой сетки – в ответ она жалобно звякнула и своим звоном подчеркнула царившую тут тишину. Впрочем, не только тишину, но и пустоту. Кроме крупной мебели, здесь не было ничего: ни штор, ни какой бы то ни было тряпки, ни книжки, ни листа бумаги, ни оторванного куска обоев, ни плаката на стене – а Юра помнил, что на ней висел плакат группы «Машина времени», помнил, что Володя ее любил. Здесь не было даже мусора, только пыль, вода и грязная жижа на полу, а под окном – осколки стекла. Шагая в дальний угол комнаты, к единственному необследованному предмету мебели – платяному шкафу, Юра думал, что обрадовался бы даже мусору: его наличие хотя бы создало иллюзию, что Юра не зря явился сюда, что не зря залез в окно развалины, как сентиментальный ребенок, как полный дурак.

Зачем он залез сюда, зачем он вообще сюда вернулся? А раз уж он здесь, зачем шатается по лагерю, тратя время, а не идет целенаправленно туда, куда собирался, для того, ради чего приехал? Но он не мог не заглянуть в его комнату, а будучи в ней, не мог просто так уйти.

Распахнув дверцы шкафа, Юра обомлел – в шкафу валялась куча скомканной одежды. Сердце стиснулось от боли, когда за множеством старых кофт и пиджаков в дальнем углу нашлось несколько коричневых кителей с черными погонами, на которых красовалась вышитая белой нитью надпись «СА». Руки дрогнули, когда в куче тряпья он отыскал единственный китель с блестящими пуговицами.

Военную форму они надевали на «Зарницу». Вожатым выдавали кители, детям – простые гимнастерки. И этот с блестящими пуговицами китель тоже был солдатским, но маленьким. Пионерам он оказался велик, коммунистам – мал, лишь одному комсомольцу он был впору.

Циничность, скепсис, самоирония – все это мигом исчезло, отбросилось куда‑то далеко, за обвалившуюся ограду лагеря. Стало неважно, сколько Юре лет, неважно, чего достиг, в чем талантлив, насколько умен, имеет ли право быть смешным – все эти вещи имели значение в другой жизни, далеко отсюда, в настоящем. А здесь, в лагере своего детства, Юре можно быть таким же, как прежде: уже не пионером, так и не комсомольцем, ведь, как ни смешно, все это до сих пор про него. С одной лишь разницей: раньше он думал, что это очень важно. Теперь же важным осталась лишь старая коричневая тряпка в его постаревших руках. И память о том человеке, на чьих плечах красовались черные погоны с надписью «СА» и на чьей груди блестели золотистые пуговицы. ***

– Здравствуйте, пионеры, слушайте «Пионерскую зорьку», – разносилось из динамика, пока Юрка чистил зубы. – После завтрака по сигналу горна к «Зарнице» будь готов! Сбор отрядов на главной площади лагеря…

Начиналось это утро как обычно – как очередное физкультурное, которое Юрка не очень‑то и любил: ему проснуться толком не давали, как тут же заставляли бежать на зарядку. В этот раз он даже явился вовремя и оттого сердился вдвойне – пришлось с другими ребятами из отряда ждать Иру Петровну, когда большинство вожатых были тут как тут. Например, Володя уже разминался со своей малышней. Юрка хотел подойти поздороваться, но передумал: вожатый был занят. Стоя к нему спиной, показывал упражнения малышне – усердно, на совесть. Разминка шеи и плеч, затем – локтей и суставов, махи руками вверх‑вниз, в стороны. Краем уха слушая, как стоящие рядом девчонки щебечут о вчерашней дискотеке, Юрка наблюдал за Володей, как тот командует:

– Ноги на ширину плеч! Выполняем разминку туловища. Наклоны вперед, тянемся ладонями к полу. – Володя выполнял свои же указания. – Саня! Не нужно так резко, ты же сломаешься!

Юрка хмыкнул про себя: «Что же такое делает Саня?» – но даже не попытался найти его. Перед Юркиными глазами развернулось куда более любопытное действо: Володя медленно и грациозно наклонился вперед и коснулся пола, притом не пальцами, а ладонями. Его футболка сползла, оголив поясницу, а спортивные красные шорты обтянули стройные бедра, затем – ноги, а затем и мягкое, округлое место, что повыше.