Лето в пионерском галстуке
– Он мальчик творческий, ему бы в кружок поактивнее, – продолжала канючить Ира Петровна. – Вот спортивная секция у нас есть, да, Юр? Или вот… театральный кружок открылся, а у Володи как раз мальчиков мало. Пожалуйста, дайте ему шанс, Ольга Леонидовна! Под мою ответственность.
– Под твою ответственность? – оскалилась старшая воспитательница.
Юрка было подумал, что это провал, но вдруг Ольга Леонидовна обернулась, взглянула на Володю и хмыкнула. Володя, который как раз вытаскивал аппаратуру для дискотеки из кинозала, услышав свое имя, побледнел и нервно моргнул.
– Ладно… Под твою персональную ответственность до первого предупреждения. – Она взглянула на Юрку: – Конев, если хоть что‑то пойдет не так, отвечать будете оба. Да‑да, ты не ослышался, за твои промахи будет наказана Ирина, может, хоть это тебя остановит. Володя! – Она крикнула ему, а тот отступил на шаг назад, будто со страху.
Вдруг его острый взгляд переметнулся на Юрку, и Володя вмиг изменился – разрумянился, расправил плечи и смело шагнул к воспитательнице.
– Да, Ольга Леонидовна?
– Принимай нового актера. А чтобы не вздумал филонить, если с кружком тебе потребуется помощь, расширим обязанности Конева. О его успехах докладывать ежедневно.
– Хорошо, Ольга Леонидовна. Конев… Юра, кажется, да? Репетиция начнется в кинозале сразу после полдника. Пожалуйста, не опаздывай.
«Па‑а‑ажалуйста», – мысленно передразнил Юрка, хотя Володин голос оказался красивым. Чуть ниже стандартного баритона, шелковистый, приятный, но совсем не певчий, не поставленный. И из‑за того что Володя вычурно тянул «а», его строгий тон показался Юрке смешным и немного раздражающим.
Вблизи вожатый перестал казаться испуганным, наоборот, когда он подошел поближе и посмотрел на Юрку, будто переменился – деловито поправил за дужку очки, вздернул подбородок и чуточку свысока взглянул на него. Юрка, достававший Володе до носа, качнулся на пятках и сообщил:
– Понял, буду вовремя.
Володя кивнул и посмотрел в сторону – на ребят, копошащихся с проводами у динамиков. И, строго прикрикивая на ходу: «Ну что вы делаете! Это провода от цветомузыки!» – бросился к ним.
Юрка отвернулся. Танцплощадка гудела, как растревоженный улей. Деловитые пионеры снова принялись заниматься кто чем: что‑то вешали, что‑то чинили, красили, мыли и подметали, а позади Юрки, на эстраде, натужно скрипели веревки. Ребята собирались вешать плакат‑растяжку, который лежал на сцене. Завхоз Саныч скомандовал громовым голосом: «Тяни!» Веревки вжикнули, и над самой Юркиной головой взлетела широкая ярко‑алая тканевая полоса с белоснежной надписью.
Юрка хмыкнул, дернул порядком ободранный краешек своего пионерского галстука и с презрением проскандировал надпись:
– Как повяжешь галстук, береги его! Он ведь с красным знаменем цвета одного! [1]
Глава 2
Натуральный балаган
Легкий ветерок принес со стройки удушливый запах жженой солярки. Он казался настолько чуждым для этого места, что хотелось от него скрыться. К тому же дождь, до сих пор только накрапывавший, усилился. И Юра немедля отправился в кинозал. Не будь ядовитого ветра и холодного дождя, он все равно не смог бы не свернуть туда, ведь это место больше других полнилось воспоминаниями о том лете.
Кинозал стоял рядом с эстрадой – он был одновременно и театром, и танцполом, где в пасмурные вечера проводились дискотеки. Высокое деревянное здание сохранилось на удивление хорошо, только большие окна зияли черными провалами с торчащими осколками в рамах.
Ступеньки кинозала скрипели точно так же, как два десятка лет назад, в первый вечер их знакомства. В глубине души Юра даже порадовался скрипу – так ли часто услышишь ничем не искаженные звуки из детства? Вот бы еще услышать фортепиано: нежную глубокую «Колыбельную» – лейтмотив того лета. Это здание всегда ассоциировалось у Юры с музыкой: и раньше, когда она звучала здесь каждый день, и сейчас, когда в кинозале царила мертвая тишина. Но почему этот зал даже в безмолвии продолжал напоминать о ней, Юра не понимал.
Снаружи строение сохранилось неплохо, а внутри – так себе. На окнах колыхались плотные, изъеденные молью шторы. Утепленную войлоком дверь выбили, из пустого проема внутрь полутемного зала падала полоса дневного света. Она расстилалась по спинкам зеленых зрительских кресел, до сих пор стоявших ровными рядами. Она падала на голую стену, оттеняла фактуру облупившейся краски. Освещала бурый, грязный пол. Взгляд следом за лучом упал на выбитые паркетные досочки, и Юра понял, отчего именно музыка стала для него такой яркой ассоциацией. Россыпь бурых брусков где‑то лежала кучкой, а где‑то ровным рядом – точь‑в‑точь как выбитые фортепианные клавиши. «Колыбельная» – красивая мелодия, вот бы снова сыграть.
Сцена. Слева, на месте, где тем памятным вечером сидел Володя, теперь росло деревце – тонкая, совсем молодая березка пробилась через фундамент наружу, выломала истлевшие доски и потянулась к свету, к провалу в потолке, через который в темный зал попадали косые бледные лучи. Необычайно пушистая крона лишь подчеркивала окружающую пустоту. Эта пустота резала Юре глаза, он отчетливо помнил, что раньше там стояло пианино.
Ступая по досочкам‑клавишам, Юра направился к березе. Только коснулся чуть пыльных листьев, как понял: он ни за что не хочет уходить отсюда. Вот бы остаться здесь дотемна, смотреть на березу и ждать, когда откроется тяжелый занавес и актеры выйдут на сцену. Он прислонил лопату к стене, сел в ветхое зрительское кресло, оно заскрипело. Юра улыбнулся, вспомнив, как в вечер первой репетиции пол жалобно выл под ногами, когда Юрка мялся перед обитой войлоком дверью, что валялась сейчас на крыльце. Как же он тогда злился на Иру Петровну, как злился! ***
«Ну Ира, ну Петровна, ну на кой ляд мне сдался этот театр?!» Настроение у Юрки было хуже некуда – еще бы, при такой толпе народа его и отругали, и выставили полным болваном. Черт бы побрал и эту Ольгу Леонидовну вместе с ее нравоучениями! Юрка весь день гневался, обижался и пытался найти причину, чтобы не идти на репетицию. Но отвертеться не получилось, пришлось унять свои капризы, ведь Юрка понимал, что не пойди он вечером в театр – подведет Иру Петровну, которая отвечает за него головой.
Но злость‑то никуда не делась! Юрка даже намеревался грохнуть дверью, чтобы всем показать, что думает об этой дурацкой самодеятельности. Но только замахнулся, только тихонько скрипнул ступенькой, как замер на пороге.
Володя был один. Сидел слева на самом краю сцены, читал что‑то в тетрадке и грыз грушу. Рядом стоял радиоприемник, шипел и скрипел от постоянных радиопомех, пытался играть «Канон» Пахельбеля. Володя, слыша, что помехи опять перебивают звуки фортепиано из динамиков, клал тетрадку на колени и, не глядя, поворачивал антенну.
[1] Отрывок из стихотворения «Пионерский галстук» С. Щипачева.
