Лето в пионерском галстуке

– Грозится еще, – хмыкнул Володя, будто его совершенно не тронула Юркина тирада. – Ну и устраивай. Тебя выгонят, и поминай как звали. А за спектакль кого накажут? Тебя? Нет, меня! Только я тут при чем? При том, что правду сказал? А то ты сам не знал, что застрял у администрации костью в горле. Непонятно, как тебя вообще сюда определили.

– Я ничего плохого не делал! – выпалил Юрка и вдруг скис. – Это все… оно все само: и тарелки эти, и гирлянда… я не хотел! И насчет Иры не хотел…

– Ясное дело, что не хотел. – Володя произнес это так искренне, что у Юрки от удивления вытянулось лицо.

– В смысле?

– Я верю тебе, – кивнул он, – поверили бы и другие, если бы репутация у Юры Конева была не такой плохой. После твоей прошлогодней драки сюда проверки как к себе домой ходят, одна за одной. Леонидовне только повод дай, она тебя выгонит. Так что, Юра… Будь мужчиной. Ирина за тебя поручилась, а теперь и я отвечаю. Не подведи нас.

На сцене справа стояло пианино, а в центре – бюст вождя пролетариата. От досады Юрке захотелось разбить голову Ленина об пол, чтобы разлетелась вдребезги, но он попытался успокоиться и отдышаться. Подошел к Ильичу, облокотился, приник лбом к холодной лысине и грустно так посмотрел на Володю.

– Раз ты такой честный, скажи… Вы роль не даете, чтобы я физиономией на людях не светил и лагерь не позорил?

– Что за глупости? Роли нет, потому что я пока ничего не придумал. Актеры‑мальчишки у нас все маленькие, ты среди них будешь смотреться великаном в стране лилипутов, а по сценарию великанов у нас нет. – Он улыбнулся. – Ты лучше скажи, что вообще умеешь? Петь, танцевать? Играть на каком‑нибудь инструменте?

Юрка покосился на пианино, в груди неприятно кольнуло. Он насупился и уставился в пол.

– Ничего не умею и ничего не хочу, – соврал он, прекрасно понимая, что обманывает сейчас не столько Володю, сколько самого себя.

– Ясно. Значит, вернемся к тому, с чего начали: будешь мне помогать, а заодно подтянешь свою дисциплину и восстановишь репутацию.

Разговор зашел в тупик. Они молчали. Юрка косился левым глазом на нос Владимира Ильича, сдувал с него пылинки. Другой Владимир, не Ильич, а Львович, и не вождь, а худрук, снова уставился в тетрадку. Тем временем полдник, с которого Юрка ушел раньше всех, закончился и в кинозал начали подходить актеры.

Первой явилась Маша Сидорова. Улыбнувшись Володе и проигнорировав Юрку, она легонько качнула бедром в юбке‑солнышке и уселась за пианино. Юрка пристально посмотрел на нее – за прошедший год Маша преобразилась. Вытянулась, похудела и отрастила волосы до пояса, научилась кокетничать, совсем как взрослая. Сидела теперь вся из себя с прямой спиной и длинными загорелыми ногами.

– Людвиг ван Бетховен, – объявила негромко. – Соната для фортепиано номер четырнадцать до‑диез минор, опус двадцать семь. – И, взмахнув волосами, коснулась пальцами клавиш.

Юрка скривился – «Лунная соната»! А ничего пооригинальнее Маша не могла придумать? «Соната» всем уже оскомину набила, каждый второй ее играет. Как бы Юрка ни ворчал, ему стало чуточку завидно, ведь не на него, а на Володю Маша бросала робкие, но полные нежности взгляды и не для него, а для Володи играла.

Тем временем Маша закончила и тут же начала по новой – видимо, чтобы Володя еще немного постоял близко‑близко и еще поглядел одобрительно да поулыбался ей. Но ничего у Машки не вышло.

Грохнув дверью, как хотел сам разгильдяй Юрка, ватага юных актеров ввалилась в зал. Захватила и Володино внимание, и его самого. Оцепленный кольцом орущих детей – каждому непременно требовалось сообщить худруку что‑то крайне важное, – Володя пытался их успокоить. Но вскоре пришлось успокаиваться ему самому – в зал явилась троица. Нет, не так – Троица! Конечно, без отца, сына и духа… Хотя духом повеяло, но не святым, а парфюмерным. Полина, Ульяна и Ксюша, по первым буквам имен Юрка называл их ПУК. Эти подружки были живым воплощением символа трех обезьян «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу», только наоборот: все вижу, везде подслушаю и всем разболтаю. Вот и сейчас они вошли в зал, шаря вокруг любопытными взглядами, и грациозно вспорхнули на сцену. Приодетые, расфуфыренные, с одинаковой помадой на губах и пахнущие одинаково – польскими духами «Быть может». Юрка знал этот запах, потому что полстраны пользовалось такими же.

Сперва он подумал, что Володя соврал про единственную взрослую в труппе, но только Юрка взглянул на вспотевшего худрука, как понял: тот сам удивился, что спектакль приобрел такую популярность. А тут еще Полина, совсем обнаглев, подхватила его под локоть.

– Володя, а давай современное ставить? Я знаю такой интересный спектакль про любовь и, кстати, могу сыграть…

– Девочки, а вы разве не в курсе, что набор уже окончен? – вмешалась бледная от злости Маша. Видимо, догадалась, что популярность приобрел вовсе не спектакль, а вожатый. – Уходите, вы опоздали!

– Н‑ничего страшного. – Володя засмущался, аж щеки заалели. Еще бы, столько красавиц вокруг, и все глядят на него… Юрка тоже засмущался бы. – В «Юных мстителях» было много девушек, оставайтесь. Найдем вам роли. Фрузы Зеньковой, например, у нас нет…

– Ах так! Им, значит, найдем роли, а я – нянчись?! – взбесился Юрка.

Его протест остался неуслышанным. К визгу детей присоединились и вопли взрослых, начался натуральный балаган.

– А можно я буду костюмером? – пискнула Ксюша. – Я вам такие красивые платья сделаю.

– Какие еще красивые платья на войне? – возмутился Юрка.

– Так спектакль про войну? – разочарованно протянула Ксюша. – А‑а‑а…

– Ага! – рявкнул Юрка. – Ясное дело, что про войну, про Портнову же. Пошла на спектакль, а о чем он, даже не знает… Володя! Почему я нянчиться должен?

– Вовчик, ну давай современное! – не унималась Полина. – Давай «Юнону и Авось»!

Маша, оставив пианино, верещала на соперниц, Юра верещал о несправедливости, дети верещали из‑за спектакля – что‑то придумали, – а Володя орал на всех, чтобы замолкли. Никто никого не слушал.

– А кто говорил, что спектакль скучный. А, Уля? – Растрепанная от ярости Маша дергала подол своего ситцевого платья. – А ты что ухмыляешься, Поль, будто не поддакивала?

– А тебе‑то что, боишься, что уведем? – язвила Ульяна.

– Сам ты мамка! – обижался Юрка.

– Московское метро такое красивое… – хвастался толстенький мальчик из Володиного отряда.

– Володя, Володя, Володя! Можно я, можно я скажу? Володя! – Малыши прыгали и хватали худрука за руки.

– Да подождите вы. Ребята, по одному… – успокаивал их вожатый.

– Я на самом краю платформы стоял, а поезда такие вжюх, вжь‑жюх! Прямо на самом краю, вот как сейчас… Вжюх… – вертелся пухлый хвастун.

– Саша, отойди от края сцены, упадешь!

– Вжь‑жюх!

– Мымра!

– Можно я?

– Это несправедливо!

– Я буду костюмером.

– Боже, да хватит! – Володин рык катком прокатился по залу, примял собой гомон.