Летопись Океана. Старый город
Серые своды пещеры нависали над ним. Вокруг все тонуло во мраке, который едва рассеивался светом костра, освещающим древний магический символ – перевернутую пентаграмму, очерченную кругом, – выложенный осколками черного обсидиана прямо на полу пещеры. В центре этого магического алтаря, рядом с костром, стоял на коленях человек в черном плаще с опущенным на лицо капюшоном. В одной руке он держал отрубленную голову черного петуха с полуоткрытым клювом и закатившимися, подернутыми молочной пленкой глазами; а в другой – обрубок хвоста черного козла.
«Ego vos benedictio. In nomine magni dei nostri satanas. Ave Satanas. Ave domini Inferi. Satanas Nobiscum. Diabdicum Interho!» – шептали его губы.
Азалия не видела его лица, не видела того, что происходило потом, после того, как петушиная голова и козлиный хвост горели в костре, но она твердо знала, что этот человек, стоявший на коленях в центре магической пентаграммы, был Шарль Доуэл и что однажды Князь Тьмы, которого он столь упорно призывал снова и снова, явится на его зов и заберет его душу в обмен на смерть ее… и ее сына… Она знала о неизбежности рока и потому никому никогда не рассказывала о сне, приснившемся ей в ночь исчезновения Доуэла и мучившем ее с тех пор каждую ночь без малого уже пять лет…
***
Над морем догорал закат. Азалия, стоя на корме «Lux in tenebris», облокотившись о высокий планшир, как всегда в вечерние часы, любовалась морем. Рядом с ней стоял рослый, крепко сложенный мужчина бандитского вида – старпом и один из приближенных Абеля – Манкальм Фицерберт, державший на руках шестилетнего мальчика – сына Абеля и Азалии. Ребенок обнимал пирата за шею и беспрестанно задавал вопросы, свойственные детям в этом возрасте. Старпом отвечал терпеливо и размеренно. Став с первых дней появления Наэля на свет нянькой, он уже привык к его непоседливости и непомерной любознательности. Наконец, устав задавать вопросы, мальчик, подражая матери, залюбовался закатом и морем. Но вдруг что‑то привлекло его внимание. Пристально вглядываясь вдаль, он спросил: «Мама, что это за корабль там, далеко‑далеко?» Азалия вздрогнула и, сильно побледнев, резко обернулась к Манкальму. Прочтя в ее глазах плохо скрытую тревогу, пират свободной рукой отстегнул от пояса чехол с зрительной трубой и подал его женщине. Дрожащими пальцами расчехлив прибор, Азалия долго изучала линию горизонта. Она знала, что это бесполезно, знал это и Манкальм, но ей нужно было время, чтобы успокоиться и хладнокровно, без дрожи в голосе, озвучить то, что и так уже было понятно им обоим… Случилось то, чего так боялась Азалия и чего столь же страстно жаждал ее муж, – их сын проявил свой дар; Океан говорил с ним, показывая будущее, и он видел его
– Вот, капитан, это просили передать, – с этими словами доктор положил на стол запечатанный пакет.
Немного успокоившись, Азалия ответила сыну:
– Наверное, это был призрак… «Летучий Голландец»…
– Ура! Я умею видеть призраков! Я – необыкновенный! – весело и радостно засмеялся мальчуган.
– Только пообещай мне, что никому об этом не расскажешь.
– Почему?
– Обычные люди не любят таких, как ты… необыкновенных. Понимаешь?
– Да… Даже папе нельзя говорить?
– Папе? – Азалия нахмурилась всего на мгновение. – Папе можно…
Когда ребенок вприпрыжку убежал прочь – внутрь корабля, – Азалия подняла взгляд на Манкальма.
– Мистер Фицерберт, вы думаете…
– Только о ЕГО корабле мог предупреждать Океан, – задумчиво произнес старпом.
В ту ночь ревел и грохотал шторм. Под злобными порывами западного ветра жалобно скрипели и стонали мачты кораблей в порту пиратского гнезда.
