Любви много не бывает, или Ступеньки в вечность
Узник номер 2756 стоял, как и все, не двигаясь, и думал. Так уж вышло, что именно он видел, как Лева, улучив момент, схватил лишнюю пайку землисто‑черного хлеба из отрубей и молниеносно спрятал в рукав робы. У него в Одессе осталось трое детей, и он, несмотря ни на что, надеялся выжить и на свободе увидеть их.
Архимандрит перебирал в памяти свою прежнюю жизнь. Теплое солнечное детство в Кахетии. Игры с двумя братьями в отцовском доме.
Своего отца, Романоза Перадзе, он почти не помнил. Священник умер рано и оставил на попадью троих сыновей. Детские годы, как вода в Алазани, утекли быстро, и только осталось в груди теплое неповторимое чувство. Потом учеба в семинарии и в Тбилисском университете. Приятно вспомнить эти годы, когда тебе плохо. Потом он учительствовал в школе в деревне Хандаки. Много ли ему было надо? Нет, не много. Главное – служить своему народу там, где ты есть.
Но человек предполагает, а Бог располагает.
1921 год. Аннексия Грузии. Все переворачивается с ног на голову. Вот патриарх Амвросий (Хелая) отправляет Григола на учебу в Европу. Церкви нужны образованные люди. Теология не менее важна для крошечной страны, чем виноделие. Земного без Небесного не бывает.
Время учебы в Берлине, жизнь в Париже… Будто бы это было совсем недавно.
Как много все же сделано и сколько еще планов осталось в голове! Из положительного можно было назвать образованный им в 1929 году приход Святой Нины, сплотивший грузинских эмигрантов на чужбине. Именно на это благословил его патриарх Амбросий, когда он уезжал из Грузии. Ему предлагали принять сан, но тогда он был еще не готов к этому. Не определился. Ум манила стезя ученого, а душа звала служить Церкви. Поэтому он активно изучал теологию и восточные языки, всего около двенадцати, а в университете Бонна ему присвоили докторскую степень.
Рождество 1930 года… Тяжелобольному Григолу было видение, что он должен посвятить Господу всего себя. Температура высокая тому причина или нечто другое, но факт есть факт. 18 апреля 1931 года он принял постриг в греческом кафедральном соборе Святой Софии в Лондоне. На следующий день там же был рукоположен во диакона. А через месяц – во священника в парижском кафедральном соборе Святого Стефана. Все случилось очень быстро и стремительно, будто всю предыдущую часть жизни он прожил именно для этого.
Григол хотел вернуться на родину, но Советской Грузии он не был нужен. Служителям культа нет места в новом обществе.
Затем его, молодого игумена, приглашают в Варшаву и назначают там директором православной школы. Не таким он видел свой монашеский путь, все сложилось как‑то неожиданно. Вместо ухода от мира попал в самую его гущу. Вместо молчания и созерцания – детский смех и постоянные вопросы. Может, оно и к лучшему.
Монаху полезно видеть жизнь, как она есть, а то занесет в дебри высокомудрия, и захочешь – не вылезешь. Вот уж поистине «где просто, там Ангелов со сто, а где мудрено – там ни одного».
Иногда выдавались редкие часы отдыха и сравнительного уединения, и тогда директор‑монах посвящал их изучению грузинских рукописей, хранящихся в музеях и библиотеках разных стран. Ученики и не знали, что их директор известен в определенных кругах как крупный ученый‑исследователь. Отец Григол сам об этом не говорил, считал, что все эти звания – вещь скучная, а детям лучше жить в своей стихии, где урокам отведено определенное место. Перебарщивать с учебой – только охоту отбивать. Всему свое время, всему еще научатся.
Тут, в Польше, и застала отца Григола война. Она началась 1 сентября 1939 года, и тогда никто и подумать не мог, что продлится она долгих шесть лет и потомки назовут ее Второй мировой…
…Холодные порывы ветра трепали лохмотья узников. Команды «вольно» не было.
Мороз крепчал. Охранников это точно не волновало. Стоят себе в шинелях, даже глаз из‑под касок не видно. Будто манекены.
…Первый раз отец Григол столкнулся с этими «манекенами» в тот памятный день, когда получил повестку явиться в комендатуру в Варшаве. Думал – арест – и внутренне готовился к худшему. Молился про себя: «Укрепи меня, Господи».
Опасаться было чего. Отец Григол прятал гонимых евреев и знал, что рано или поздно придется за это поплатиться. Ибо «нет ничего тайного…». Но и по‑другому поступить не мог. Иначе для чего тогда вообще жить?
В комендатуре его приняли вежливо, даже чересчур вежливо. Какой‑то офицер на хорошем французском изложил причину вызова:
– Мы располагаем сведениями, что в одном из парижских банков хранятся драгоценности Грузии. Вы как эксперт должны оценить их. Насколько они представляют интерес для рейха.
Тысяча мыслей промелькнула в одно мгновение. Что именно сокрыто в банковском хранилище? Соглашаться или нет? Не принесет ли это вред Грузии…
– Я согласен, – ответил отец Григол после некоторой паузы.
Дорогу к банку он помнил смутно. Настолько нервничал, пытаясь предугадать, что именно увидит через некоторое время.
Увиденное превзошло все его ожидания.
С трепетом рассматривал отец Григол ценности, хранившиеся в десятках огромных ящиков. Тут были изделия из золота и серебра с драгоценными камнями, редкие рукописи, картины, сокровища Зугдидского дворца Дадиани, имущество Гелатского[1] и Мартвильского монастырей и многое другое.
– Итак, что вы скажете? – спросил сопровождавший его офицер. Он следил за реакцией ученого. Малейший восторг или блеск в глазах выдаст истинную ценность того, что лежит в этих ящиках.
Но лицо этого Перадзе было непроницаемым. Он внимательно осмотрел все ящики и сказал:
– Здесь нет ничего важного для рейха. Все это представляет интерес только для народа Грузии. Как историческое прошлое для местного музея, не более того. Я могу подписать заключение.
– Яволь, я так и доложу. – И сопровождавший офицер тут же потерял интерес к происходящему.
Отец Григол так и не узнал при земной жизни, что стало с этими ящиками впоследствии.
Только молился: «Ты Сам, Господи, сохрани и верни их в Грузию. Тебе все возможно». И молитва его исполнилась…
…Ветер усиливается, шеренги стоят не шелохнувшись. Кажется, время замерло. Только и остается, что думать. Не властны охранники над его думами. Внутреннюю свободу отнять невозможно.
С разными людьми сталкивался отец Григол на своем пути. И часто, чаще, чем хотелось, вспоминал слова Псалмопевца Давида всяк человек ложь (Пс. 115, 2). Чужие жалели, а свои предавали.
Гестаповцы пришли за ним еще раз, по доносу, в январе 1941 года. Там, на следствии, выяснилось, что доносчики – это те люди, кто постоянно был с ним рядом. А именно из руководства Кавказского комитета пришла бумага, что перед войной отец Григол был агентом польской разведки.
[1] Гелатский монастырь Богородицы – наиболее значительный средневековый монастырь в Грузии, расположенный близ Кутаиси. Центр церковной и культурной жизни, резиденция католикоса со 2‑й половины XVI в. до 1814 г. Памятник Всемирного наследия (1994). Монастырь был основан царем Давидом IV Строителем в 1106 г. и стал его усыпальницей. Соборная церковь строилась до 1125 г. и еще пять лет украшалась мозаиками, которые считаются лучшими во всем Закавказье.
