Марш оловянных солдатиков. Историко-приключенческий роман
Вчера, поздно вечером, его поймал на дороге деревенский кузнец. Пленник провёл ночь в запертом на висячий замок сарае. Теперь нужно было произвести допрос взятого «языка». Так, по‑военному, называл пойманного французика Кузьма Ильич.
На парадном дворе, под окном, уже собралась кучка любопытных в лаптях, в рубахах поверх портков. Они шептались и подпихивали друг друга локтями.
– Французишка‑то мелкий какой!
– Из вольтижёров, они все ростом невеликие.
– Это чего ж? Кто такие?
– Ну, которые похрабрее, а в гренадеры ростом не вышли, тех, мол, в вольтижёры записывают. Застрельщики они, во как. Ну, егеря по‑нашему.
– И откуда ты всё знаешь?
– А он под окном сидит часто. Сидит – уши развесит…
– Да тише вы, не слышно ничего!
Раздался строгий голос барина. Барин говорил по‑иностранному. Отставной полковник Курятников допрашивал пленника по всей форме: какого тот полка, под чьей командой, где его товарищи.
Французик молчал. Вид у мальчишки был слегка смущённый, будто он не выучил урока и оттого не знал, что отвечать. Он думал‑думал да так и ответил: «Не знаю». Это было сказано честно, коротко и по‑французски.
Под окном послышались сопение и возня.
– Что говорит‑то?
– Отпирается.
Старый барин прошёлся взад‑вперёд, скрипя сапогами и паркетом, и снова повторил вопрос. Пленник замялся, потом пространно объяснил на хорошем французском, что он на самом деле никакой не француз, потому и не может ответить на все эти вопросы.
– Ну, что там? – послышался шёпот из‑под окна.
– Да всё то же. Отпирается!
– Отвечайте сию же минуту, кто вы тогда такой? – теряя терпение, громко картавил Кузьма Ильич.
– Да свой я, русский, – растерянно отвечал мальчишка всё ещё по‑французски.
– Русский?! – поразился барин, перейдя на родной язык. Он негодующе хлопнул себя по коленке. С парика посыпалась пудра. – А?! Да ты… ты говорить‑то по‑русски умеешь?
– Конечно! – звонко возмутился пленник на чистейшем русском языке. И, взглянув исподлобья своими большими карими глазами, довольно непочтительно пробурчал себе под нос: – Уж не хуже вас.
Барин крякнул от изумления, как будто заговорил письменный стол или напольная ваза из китайского фарфора.
– А?! Что?? «Языка», называется, достали! – воскликнул он с досадой. – Гришка! А?! Гришка! Ты кого мне привёл?!
Гришка виновато развёл руками, замычал что‑то нечленораздельное. Под окном зашептались:
– Кричать изволят. Недовольны.
– Слышь‑ка, не француз он никакой.
– Может, шпиён?
– Да ты погляди на него – мальчонка совсем.
– А по‑ненашенски ловко лопочет. И в мундире в ихнем… Шпиён, не иначе.
– Будет тебе шпиён во французском мундире‑то ходить!
– А можа, он переодеться не успел.
– Но‑но!.. Мели, Емеля…
– А вот, сказывают мужики, ввечеру‑то адова громадина у Косого брода взорвалась. Вроде как с неба свалилась! Супостаты небось запустили…
– А ты что молчал? – тем временем напустился на Русю отставной полковник. – А?!
– Да я говорил… Дядьке тому, который меня скрутил. А он мне тряпку в рот сунул.
– Говорил… Ты говорил, да он тебя не услышал.
– Да я орал вообще‑то.
– Орал… Вот он тебе кляп и вставил… И нечего было так рот разевать. – Его высокоблагородие с досадой махнул рукой. – Глухонемой он.
Видно было, что его высокоблагородие немного смягчился.
– Развяжи‑ка его, Григорий. – И барин выразительно помахал руками в сторону пленника.
Кудлатый чернобородый Григорий кивнул, развязал Руське руки и вопросительно поглядел на барина.
– Иди, голубчик, иди, – махнул тот немому. Потом присел на стул и с интересом уставился на мальчика. – Ну, рассказывай теперь по порядку – кто таков, куда путь держишь.
Руслан медленно повращал затёкшими запястьями. Потом, осторожно подбирая слова, чтобы не ляпнуть лишнего, начал свой рассказ.
Он вкратце рассказал про Воронцово и огромный дирижабль, про мышей и кота, из‑за которого он улетел в небо, про сестру, оставшуюся внизу, про полёт и приземление, а точнее, приводнение и про мальчишку‑француза, у которого отобрал мундир и башмаки.
Чем дольше Руся говорил, тем больше смущался. На словах всё получалось как‑то уж совсем по‑суперменски. Однако распространяться о том, как у него тряслись поджилки, Русе тоже не хотелось. Эти подробности он почёл за благо опустить. Наконец мальчик с облегчением замолчал.
– Так вот, значит, что за диковина у Косого брода свалилась. Мне уж разведка донесла, что с неба в реку черти попадали. Я думал – брешут, народ‑то у нас суеверный… А ты, брат, оказывается, ловок, – одобрительно заметил барин, глядя на покрасневшего Русю с удивлением. – А с виду и не скажешь… Ну, оставайся пока у нас. Теперь всякий человек на счету. Ты к тому же не с пустыми руками пришёл – ружьё принёс. Идёт?
Руся не отвечал, как будто решался на что‑то.
– А?! Что молчишь? Как тебя, то бишь… Руслан? Так идёт или нет?
Тут Руся, кроме кляпа, со вчерашнего дня маковой росинки во рту не державший, выпалил:
– А поесть дадите?
Партизанщина
Русю ждала дымящаяся тарелка суточных щей. Он мигом схватил ложку и принялся заглатывать щи, обжигаясь и швыркая. Оголодавшему Русе казалось, что вкуснее он ничего в жизни не едал. И горячее, кстати, тоже.
Уписав тарелку щей, Руся взялся за пирог с кашей.
