Мэвр
Проспект куда оживлённее Кудрявой: медленно двигаются вдоль обочин повозки и редкие теперь конные экипажи, пыхтят и скрежещут мобили, то и дело в утреннюю какофонию врывается требовательный и чуть истеричный свисток постового. Там, где мобилей и повозок немного, горожане справляются своими силами: правят медленнее, а люди стараются лишний раз не выбегать на дорогу. В остальных случаях Патруль выставляет постовых в ярко‑алых жилетах и шлемах‑фонарях. Ходят слухи о какой‑то системе, которую тайно разрабатывает Университет, но неясными сплетнями всё, как обычно, и ограничивается.
Нельзя точно сказать, уехал мобилус или ещё не приходил. По часам выходит, что уже минуту как должен стоять, но пассажиры топчутся на обозначенном литым знаком пяточке и посматривают влево. Похоже, задерживается.
«Вот и славно», – думает Юдей, пристраиваясь в конец очереди. Общая нервозность, словно вирус, перекидывается и на неё. Опоздания для Юдей – грубый акт неуважения. Первый учебный день, да ещё и у первого курса, а значит полная аудитория незнакомцев в шестьдесят человек. Она часто корит себя за то, что не может, как другие преподаватели, относиться к студентам спокойно, без страха, с уважением и осознанием собственного места в иерархии. Каждый раз поднимаясь за кафедру, Юдей приходится бороться с дрожью в голосе.
«Всё будет хорошо, – думает она, – сейчас он придёт, ты сядешь и уже через пятнадцать минут будешь на месте. А там – всего‑ничего».
Много раз декан исторического факультета предлагал ей воспользоваться служебным мобилем. Университет содержит целый парк машин и предоставляет их, вместе с водителями, профессорам совершенно безвозмездно.
«Опоздаю – сегодня же пойду и попрошу мобиль», – уже в который раз обещает себе Юдей. Чтобы как‑то отвлечься, она исподтишка разглядывает людей перед собой: джентльмен с газетой и сухонькая старушка прямиком из прошлого века. Мужчина зачем‑то надел толстые кожаные перчатки, хотя до настоящего мороза ещё очень далеко. А от пожилой дамы, несмотря на строгий вид, ощутимо пахнет сладкими девчоночьими духами, от которых чешется в носу и вспоминается знойный летний день.
Вдруг сквозь деревянный скрип, стук и шуршание колёс к ушам Юдей прорывается кашляющий говорок мобилуса. Их конструкция оставляет желать лучшего, потому рессоры быстро приходят в негодность, и появляется звук, похожий на стыдливое буханье простуженного театрального зрителя. Юдей прислушивается.
Мобилус показывается вдалеке – тёмное прямоугольное пятно, напоминающее могильный камень – и медленно выплывает на остановку. Двери со скрипом открываются, внутри пахнет тёплым воздухом.
– Кудрявая улица! – гаркает кондуктор и подаёт старушке, которую джентльмен пропустил вперёд, руку. Та испуганно вскидывает голову, робко вкладывает хрупкую ладонь в огромную лапу и даёт втянуть себя в салон. Мужчина с газетой кидает заинтересованный взгляд на Юдей, но, посмотрев, быстро меняется в лице, грубо преграждает ей дорогу и вскакивает на ступеньку. Возможно, виной тому торопливость или внезапное осознание, что рядом сапранжи, но джентльмен поскальзывается и с громким стуком оседает на левое колено. Юдей хочет помочь, но мужчина отталкивает смуглую руку, поднимается, с достоинством отряхивает брюки и заходит внутрь. Та ещё глупость, но что поделать, если в обитателях Вольного города так сильны предрассудки? Юдей пожимает плечами и заходит следом.
Тут же появляется кондуктор, здоровенный, не подходящий этому месту и этой должности. Само собой складывается ощущение, что его выдернули с военной службы, где он заведовал складом или кухней, и поместили сюда за какую‑то страшно глупую, смешную провинность. Он хмуро осматривает вошедшую с головы до ног и требует плату. Юдей улыбается и протягивает заранее подготовленную купюру.
– Крупные, как же… – слышит она полушёпот кондуктора. Мешочек на поясе презрительно лязгает монетами.
– Спасибо, – говорит она, подставляя ладони под небольшое озерцо мелочи. Юдей уже и не обращает внимания на подобное невежество. В Университете людям всё равно, кто ты и откуда, но в городе суеверия, которые народы привозят в Хагвул вместе с традициями, цветут пышными бутонами, а сапранжи много кого обидели в своё время.
«Будь я на твоём месте, – сетовала Кашива, – взяла бы мобиль и не мучилась. Удобно, быстро и никто не пристаёт. Чего ты стесняешься?»
Юдей уходила от ответа и продолжала ездить на общественных мобилусах, регулярно нарываясь на такое вот тупое бытовое хамство. Порой Морав думала бросить всё и податься в Западную Великую империю или уехать на Острова, вот только никак не могла придумать, чем она там будет заниматься. Опять преподавать? Работать на земле? Поступит к кому‑нибудь в свои двадцать восемь в подмастерья?
«Как будто только здесь я ещё чего‑то стою?»
Дорога занимает чуть больше времени, чем обычно. Аширский мост, соединяющий Мраморную дорогу и Кричащий остров, запрудили мобили и повозки всех мастей, водитель мобилуса, не торопясь, пробирается сквозь толчею, а по салону бродит ворчание и зубовный скрежет. Юдей с удовольствием присоединилась бы ко всеобщему недовольству, но не хочет лишний раз привлекать к себе внимание и только поглядывает взволнованно на часы.
«Давай, давай, давай!»
В конце концов, мобилус переправляется на другой берег. В окнах мелькают посольства, нависает над дорогой муниципалитет. Однажды Юдей довелось побывать на приёме, устроенном канцлером Вазером Ханевелом в честь Нового года, и она обнаружила разительное несоответствие фасада и содержания. Интерьер резиденции – белый мрамор, благородное красное дерево и серебро – выражает умеренность в украшениях и чрезмерность в светильниках, что плохо соотносится с суровым каменным «лицом» муниципалитета.
«Сколько далака они тратят в год?» – подумала тогда Юдей, и даже по примерным подсчётам вышла пугающая цифра.
Мобилус нагоняет график, пропустив сразу две остановки, на которых никто не входит и не выходит. Это вполне могло стоить водителю и кондуктору работы, но только если бы кто‑нибудь подал официальную жалобу в департамент управления транспортом, но таких в салоне нет. Негласная договорённость между пассажирами и водителями была заключена ещё на заре создания сети общественного транспорта и продолжает действовать по сей день.
Выбравшись из мобилуса у главных ворот Университета, Юдей срывается на бег. Лестница Истины, часто используемая студентами в теплые деньки в качестве места отдыха, пустует. Женщина опоясывает выключенный по случаю приближающихся морозов фонтан и ныряет в широкую арку коридора к Центральному двору. Будь у Юдей хоть немного времени, она бы не отказала себе в прогулке по Главному парку, но теперь каждая секунда на счету: ступени остаются за спиной, тень, лишь отдалённо напоминающая профессора Морав, забегает в крошечную дверцу, чтобы через доли секунды возникнуть в коридоре между Главным корпусом и Южным крылом.
>>>
