Мэвр
– Университет производит весь далак в Хаоламе. Не можете позволить себе лишний генератор на этаж?
– Поверьте, Юдей, над этим вопросом бьются наши лучшие инженеры. Вопрос решается. Пойдёмте.
Она думает, что её поселят в комнате подальше от входа, но директор останавливается у двери с цифрой пять и достаёт из кармана изящный ключ.
– Прошу!
Комната небольшая, меньше палаты, но не в пример уютнее. Мебель, определяя назначение пространства, наделяет его смыслом, а значит – простором. Юдей нравится намечать будущий быт: небольшой закуток слева от двери подойдёт для переодевания, справа, там, где стол и книжный шкаф – для работы, а у противоположной стены удобная на вид кровать. Простые, но сделанные на совесть предметы. Пол, холодный и твёрдый, без каких‑либо швов, намекает на цельный камень.
– Вещи мы подбирали на свой вкус, – говорит Мадан, открывая шкаф. – В будущем у вас будет возможность забрать кое‑что из квартиры. Вашу подругу мы уведомили, для неё вы работаете над секретным археологическим проектом и временно вынуждены проживать на территории Университета.
– А что потом?
– Потом, как правило, люди забывают своих друзей. Жизнь идёт своим чередом, закручивает в стремительный круговорот: повышение, предложение от любимого, свадьба, обустройство дома, дети… Как славно, что вам не доведётся познать этот хаос.
Юдей пристально вглядывается в лицо директора, но в его глазах ни капли иронии.
Шкаф заполнен наполовину. В основном блузы и штаны, навроде тех, что подошли бы фехтовальщикам или любителям лесной охоты, да пара свитеров. Юдей уже забыла, каково это – носить что‑нибудь, кроме больничной сорочки. Сбоку притаился длинный плащ, тяжёлый даже на вид, с широким поясом и глубоким капюшоном. Из обуви – две пары ботинок на толстой подошве и домашние тапочки.
– Бельё в тумбочке, – поясняет Мадан. – Дверь напротив кровати – ванная. Горячую воду дают с шести до восьми по утрам и с восьми до десяти по вечерам, но сегодня я попросил сделать для вас исключение. Там должно быть всё необходимое. Вам хватит двадцати минут на сборы?
– Вполне.
Директор кивает и занимает кресло в «гардеробном» углу. Женщина в недоумении смотрит на него, но он замирает, словно истукан, и не замечает взгляда свежеиспечённой хозяйки комнаты. Юдей кашляет.
– Да, простите? – спрашивает Мадан, отрывая взгляд от набалдашника трости.
– Не могли бы вы выйти?
Несколько секунд директор безо всякого выражения изучает её лицо, потом хлопает себя по лбу, виновато улыбается и выскальзывает за дверь. Оставшись одна, женщина медленно опускается на кровать и осматривает комнату.
«Похоже на Академию», – думает она, и сердце сжимается, но не от воспоминаний, а от горечи. Теперь Академия гэвэрэт Тохар для девушек кажется чем‑то таким далёким, что до него вовек не добраться даже с помощью воспоминаний. А ведь она стоит на одной улице с Университетом.
«Я здесь, – думает Юдей, сбрасывая халат, выданный в госпитале, – и никуда мне отсюда не деться».
Она решает, что обязательно поговорит с Маданом после душа. Выйдет в коридор и скажет ему, что произошла трагическая ошибка, что она не может быть никаким охотником на чудовищ, что её место за кафедрой, там, в другом мире.
«А как же новый рубеж?» – неожиданно подаёт голос тщеславие.
– Как‑нибудь переживу, – говорит Юдей и ёжится, замечая, как глухо звучит голос.
«А чудовища?»
Она и думать об этом забыла. Теперь кизеримы будут охотиться на неё, если верить Мадану, всегда. Твари вроде того паука, а может быть и того хуже, устремятся именно к ней из‑за какой‑то там дряни в её крови. Этот аргумент крыть нечем. Разве что жалеть себя?
Горячая вода и мыло справляются с частью невзгод. Больничные запахи уходят вместе с пеной, их сменяют ароматы незнакомых Юдей цветов: свежих и остро‑мятных. Слегка побаливает ребро слева, и после беглого осмотра женщина обнаруживает тени синяков. Напоминают отпечатки вытертых пятен на деревянном столе. Причёсываясь, Юдей нащупывает шрам от «поцелуя» кизерима. Волосы легко его скрывают, но теперь причёску так просто не поменять.
Время она не засекает, но ей кажется, что нет ничего плохого в том, чтобы заставить директора немного подождать. Выйдя из ванной, Юдей не торопясь перебирает одежду, выбирает тёмно‑серую блузу и чёрные штаны, одевается и смотрит в зеркало.
Блуза отчасти скрывает худобу. Но вот лицо превратилось в маску, туго обтянутую кожей: резко выделяются острые скулы, нос, подбородок.
Внешний вид не столько поражает, сколько выпячивает произошедшие в ней и с ней перемены. Из зазеркалья на Юдей смотрит другая женщина, чужачка, обманом прильнувшая к зеркалу с той стороны.
«Я тебя не боюсь», – думает женщина и усмехается. Улыбка походит на оскал. В животе урчит. До этой секунды Юдей не понимала, насколько голодна.
– Я хочу есть, – громко, чтобы услышали с той стороны, говорит она, направляясь к двери. Конверт подворачивается под ногу, она наступает на него и оставляет отпечаток подошвы на кремовой бумаге.
«Юдей» – размашистая подпись. Внутри тёмно‑синяя книжица со скрещенными треугольниками на обложке и записка.
«Юдей, буду ждать вас в кафетерии. Он этажом ниже. Обязательно возьмите документы. Ваш Мадан».
Тот же почерк, что и на конверте. Будто бы писал ребёнок‑эстет. Юдей раскрывает книжицу.
«Удостоверение», – читает она. Теперь всё официально? Разве она не собирается переговорить с Маданом и заново обсудить вопрос своего будущего? Всегда можно рискнуть и уехать на Острова. Мало ли, что он говорит. Психологический портрет… Какого чёрта? У неё есть право решать, и она точно не хочет охотиться на чудовищ, это не её работа. Разве к этому она шла? Этого хотела?
«Фюрестер первого класса», – значится в графе должность. О том, что среди охотников есть какие‑то классы, она не знала. Никто ей об этом не рассказал. Пока что.
«И не скажет, – думает Юдей, опуская книжицу в карман штанов и открывая дверь. – Сейчас со всем разберёмся».
Коридор пуст. Конечно, ведь директор ждёт новую сотрудницу в кафетерии. Логичней всего пойти к лестнице, но её тянет в глубину кампуса. Метров через пятьдесят коридор обрывается двухсторонней развилкой и манит потенциальными возможностями. Юдей замирает на перепутье. Ряды однотипных дверей уходят в обе стороны, но только левый коридор заканчивается большим окном. Рама то и дело вспыхивает белыми огнями, и женщина, не думая ни секунды, бросается к свету.
«Мотылёк», – улыбается случайной мысли Юдей. Она надеется увидеть за стеклом кусочек неба, затянутого тучами, туманный Хагвул, свою старую жизнь, к которой ещё можно вернуться, несмотря ни на что.
«Фейерверки? Какой‑то праздник?» – лихорадочно размышляет она, но в голову ничего не приходит, так что происхождение огней остаётся загадкой.
