Мэвр
Она и думать об этом забыла. Теперь кизеримы будут охотиться на неё, если верить Мадану, всегда. Твари вроде того паука, а может быть и того хуже, устремятся именно к ней из‑за какой‑то там дряни в её крови. Этот аргумент крыть нечем. Разве что жалеть себя?
Горячая вода и мыло справляются с частью невзгод. Больничные запахи уходят вместе с пеной, их сменяют ароматы незнакомых Юдей цветов: свежих и остро‑мятных. Слегка побаливает ребро слева, и после беглого осмотра женщина обнаруживает тени синяков. Напоминают отпечатки вытертых пятен на деревянном столе. Причёсываясь, Юдей нащупывает шрам от «поцелуя» кизерима. Волосы легко его скрывают, но теперь причёску так просто не поменять.
Время она не засекает, но ей кажется, что нет ничего плохого в том, чтобы заставить директора немного подождать. Выйдя из ванной, Юдей не торопясь перебирает одежду, выбирает тёмно‑серую блузу и чёрные штаны, одевается и смотрит в зеркало.
Блуза отчасти скрывает худобу. Но вот лицо превратилось в маску, туго обтянутую кожей: резко выделяются острые скулы, нос, подбородок.
Внешний вид не столько поражает, сколько выпячивает произошедшие в ней и с ней перемены. Из зазеркалья на Юдей смотрит другая женщина, чужачка, обманом прильнувшая к зеркалу с той стороны.
«Я тебя не боюсь», – думает женщина и усмехается. Улыбка походит на оскал. В животе урчит. До этой секунды Юдей не понимала, насколько голодна.
– Я хочу есть, – громко, чтобы услышали с той стороны, говорит она, направляясь к двери. Конверт подворачивается под ногу, она наступает на него и оставляет отпечаток подошвы на кремовой бумаге.
«Юдей» – размашистая подпись. Внутри тёмно‑синяя книжица со скрещенными треугольниками на обложке и записка.
«Юдей, буду ждать вас в кафетерии. Он этажом ниже. Обязательно возьмите документы. Ваш Мадан».
Тот же почерк, что и на конверте. Будто бы писал ребёнок‑эстет. Юдей раскрывает книжицу.
«Удостоверение», – читает она. Теперь всё официально? Разве она не собирается переговорить с Маданом и заново обсудить вопрос своего будущего? Всегда можно рискнуть и уехать на Острова. Мало ли, что он говорит. Психологический портрет… Какого чёрта? У неё есть право решать, и она точно не хочет охотиться на чудовищ, это не её работа. Разве к этому она шла? Этого хотела?
«Фюрестер первого класса», – значится в графе должность. О том, что среди охотников есть какие‑то классы, она не знала. Никто ей об этом не рассказал. Пока что.
«И не скажет, – думает Юдей, опуская книжицу в карман штанов и открывая дверь. – Сейчас со всем разберёмся».
Коридор пуст. Конечно, ведь директор ждёт новую сотрудницу в кафетерии. Логичней всего пойти к лестнице, но её тянет в глубину кампуса. Метров через пятьдесят коридор обрывается двухсторонней развилкой и манит потенциальными возможностями. Юдей замирает на перепутье. Ряды однотипных дверей уходят в обе стороны, но только левый коридор заканчивается большим окном. Рама то и дело вспыхивает белыми огнями, и женщина, не думая ни секунды, бросается к свету.
«Мотылёк», – улыбается случайной мысли Юдей. Она надеется увидеть за стеклом кусочек неба, затянутого тучами, туманный Хагвул, свою старую жизнь, к которой ещё можно вернуться, несмотря ни на что.
«Фейерверки? Какой‑то праздник?» – лихорадочно размышляет она, но в голову ничего не приходит, так что происхождение огней остаётся загадкой.
В первые секунды она принимает черноту каменного свода за небо и радуется, словно ребёнок, получивший в подарок бесполезный воздушный шарик. Юдей жадно всматривается в него, пока яркая белая вспышка не выхватывает из темноты чудовищное устройство. Металл, толстые кабели, сплетение труб. Мешанина, в которой угадываются знакомые очертания, возведённые в совершенно невообразимый масштаб.
«Генератор?»
Генераторы электрического тока появились в Хагвуле пятнадцать лет назад, когда Университет внезапно представил их городу и предложил канцлеру установить по одному в каждый дом. Массивная стройка, прокладка кабелей и проводки шла целых два года, но теперь электрический свет заливает большую часть улиц и зданий Вольного города. Потекли заказы от обеих империй и с Островов, но Университет отказывал им и продолжает до сих пор. Проблема в топливе. «Далак», как его назвали, производит только Университет и то в ограниченном количестве. Юдей не знает, в чём там сложности, но подозревает ректора в спекуляции.
– Заблудились? – раздаётся совсем рядом, и женщина, вздрагивая, оборачивается.
Хэш стоит посреди коридора, возвышаясь над ней на добрых две головы. Кажется, он не узнаёт её. По крайней мере, несколько первых секунд.
– Я…
Взгляд гиганта холодеет.
– Мадан ждёт меня в кафетерии, но я не…
Хэш кивает, закрывает дверь. Пока Юдей раздумывает, пойти с ним или подождать, он исчезает за поворотом. Она закусывает губу и быстрым шагом следует за нечаянным проводником
>>>
Хэш молчит. Он не говорит, а порой, кажется, даже не дышит. Его массивное тело производит на удивление мало звуков, из‑за чего Юдей чувствует себя источником всех шорохов, стуков, бульканий и всего прочего, что настигает её уши по дороге. Смятение, охватившее женщину, сродни тому, которое испытываешь, слишком поздно осознав ошибку. Она пытается оправдаться. «Разве я не была больна?». «Мне было плохо!». Не настолько, чтобы грубить. Легко сбросить всё на бестактность: это же надо заявить человеку, что его жизнь более ему не принадлежит. Сочувствие могло бы смягчить удар.
«А разве его не было?» – спрашивает себя Юдей и не находится с ответом. Она плохо помнит разговор, память сохранила лишь ощущение всепроникающего ужаса, когда прозвучавшее «вы больше не человек» раскрыло перед ней глубокую впадину безысходности, мгновенно заполнившуюся гневом.
– Хэш! – кричит Юдей, увидев, что он уже у дверей на лестницу. Охотник останавливается. Тяжело понять, что он испытывает – монолитная фигура непроницаема. Юдей ускоряет шаг. Хэш оборачивается, и женщина натыкается на взгляд, похожий на скалу, о которую разбиваются волны.
– П… п… простите. Я… мне не стоило тогда… говорить… Мне жаль. Я вас обидела. У меня не было никакого права называть вас монстром, тем более, что я теперь, – она поднимает руку, показывает кисть, – куда больше похожа на чудовище, чем вы. Простите.
Его лицо остаётся бесстрастным, но меняется взгляд. Едва‑едва, будто плотно закрытую дверь прорезает лучик света, пробившийся сквозь узкую щёлку. Он ничего не говорит, просто смотрит на неё. Спустя, как кажется Юдей, целую вечность, Хэш склоняет голову в кивке, слишком долгом, чтобы быть простой формальностью. Ещё не прощение, но возможность его получить.
