Между сном и явью
Она была права. Что я мог знать о ней такого, чтобы запросто признаться в столь сильном чувстве? Но правду говорил и я. То, что творилось сейчас внутри меня, другими словами описать не получалось. Страсть подразумевает только желание. Но оно с лёгкостью уступало место молчанию. Простому, застывшему во времени молчанию без всякого намёка на продолжение.
– Я знаю о тебе достаточно. Ты не представляешь, как мне хорошо, когда ты рядом. Если бы было иначе, я бы умер.
– Максим… – она замялась. – Я не могу так быстро.
– А я ничего и не прошу. Просто не исчезай.
Кошмар, из которого я вырвался утром, вновь подступил. Я чётко вспомнил одиночество и серость. Испугался, что всё это вот‑вот вернётся. Как огромная волна черноты, двигался он на меня и оставались считанные секунды блаженства. Рай готовился оборваться, исчезнуть. Он был сном. Простым хорошим сном. Вот и всё. Слишком сладко, чтобы оказаться явью.
– Куда я денусь? С острова не уплывёшь, – ответила Таня. Она не чувствовала этой волны. Для неё всё оставалось непоколебимым.
– Тогда, если я исчезну, не забывай меня.
– И ты тоже никуда теперь не денешься.
– Нет, правда. Если вдруг я исчезну, пожалуйста, помни меня. Я боюсь, что ты забудешь.
Мой бред насторожил Таню. Она повернулась ко мне, нахмурила брови. Потянулась к моему лбу, но я перехватил её руку.
– Максим, что с тобой? Ты весь дрожишь.
– Это просто… Пожалуйста, скажи, что не забудешь.
– Конечно, не забуду. Я не узнаю тебя. Тебе плохо? Наверное, ягодами отравился.
– Нет, Тань. Всё хуже.
Я прижался губами к её волосам. Зажмурился, чтобы задержаться ещё на мгновение. Будильник прорвался в наш хрупкий мирок оглушительным звоном. Громом небесным заполнил всё пространство. Я знал, что всё кругом рушится, и не хотел видеть этого.
– Таня, Танечка, Танюша…
– Да что с тобой?
Она вырвалась. Смотрела на меня, как на душевнобольного. Таким я сейчас и был. Мой рай уже терялся в памяти. Белой пеленой затягивало и бухту с двумя утёсами, и лагерь у ручья. Даже увиденное на озере теперь стало призрачным и неправдопобным.
Но больше всего я не хотел, чтобы исчезала сама Таня. С её губами и носиком, с острым подбородком, настолько изящным, что приклонился бы перед ним величайший творец. В конце концов, с её большими голубыми глазами. Я заглянул в них на прощание. Терять мне было уже нечего. Самое отчаянное, что мог я сейчас придумать, требовалось осуществить немедленно. Иначе будет поздно.
– Прости, – шепнул я и впился в её губы поцелуем. Пускай она исчезнет, превратится в ещё одну историю для ненаписанного дневника, но на последок я должен был запомнить вкус её дыхания.
Она попыталась увернуться, но было поздно. Волна накрыла нас, и ничего не стало.
Я целовал подушку.
Шершавую бездушную подушку. На тумбочке надрывался будильник.
Я потянулся выключить его, но спастика скрутила мышцы, дыхание перехватило. Обычное утро. Ничего нового. Но я, по крайней мере, выспался. А Таня мне не снилась уже очень давно…
Глава 4. Шаг вверх
Спастика отступила, и я снова потянулся к будильнику. На этот раз удачно. Звонок ещё на несколько секунд звенел в ушах, но постепенно стих. Чертовски сильно хотелось опять уснуть. К тому же утро по‑осеннему задерживалось, и на улице застыла темнота. Только через час, как по мановению волшебной полочки, зазвучит хор будильников, зашаркают спросонья тапки, закашляют и зашмыгают соседи. Вспыхнут сотнями оконных квадратов дома, и пробудят наконец прохладное оранжевое солнце.
Я всегда вставал рано. На сборы выделял два часа, хотя иногда не хватало и этого. Первые шаги приходилось делать через силу и часто отдыхать. Пока оденешься, умоешься, уже пролетит первый час. Кофе с бутербродами и новости из жизни знаменитостей съедали второй. А дальше такси и работа. Скучно и однообразно, день за днём.
Я нащупал в темноте выключатель, отбросил одеяло и встал. Только в коридоре заметил, как квартиру наполнил резкий кислый запах рвоты. Когда‑то давно он и не покидал этих стен. Частенько я просыпался, измазанный содержимым собственного желудка. То ли выпивку мы покупали совсем уж дрянную, то ли организм её не принимал. Скорее всего, и то, и другое.
Вместо ванной я завернул на кухню. Как и ожидал, Лариса лежала там в луже кремового цвета. Будто тарелка сырного супа вылилась на неё ночью, а она и не заметила. Дело обыкновенное. Но насторожили меня алые вкрапления. Будто сырое мясо или малиновое варенье.
– Ларис, слышишь? Ты как? Просыпайся? – позвал я так громко, как мог. Боялся, что она умерла, и пытался перекричать свой страх.
Что мне тогда делать? Вызывать полицию, отвечать на вопросы. А вдруг они решат, что я её отравил?
Но Лариса пошевелилась, и облегчение приятным покалыванием растеклось по телу. Она нахмурилась, нехотя открыла глаза. Произнесла, пережёвывая каждое слово:
– Макс, ну чё ты так орёшь?
– Тебя кровью стошнило ночью. Ты как себя чувствуешь?
– Как с бодуна я могу себя чувствовать? Чё за тупой вопрос?
– Кровью, Лариса. Ты слышишь?
– Хватит орать! Это не кровь. Может, просто закусь.
– И часто это у тебя?
– Последнее время часто. Да нормально всё. Колбаса, может. Андрюха какую‑то хрень по‑дешёвки купил, вот и не зашла.
– Вставай, короче. Иди умойся, и надо тут всё прибрать, пока не засохло.
Лариса нехотя встала и, придерживаясь стены, ушла. А я достал тряпку и ведро, налил воды. С подушкой больше иметь ничего общего не хотел. Открыл окно и выкинул её. Если не забуду, потом до мусорки донесу.
Переборов брезгливость, я сел на колени, опёрся плечом о плиту и принялся вытирать. Вонь стояла страшная, выворачивающая наизнанку. Даже открытое нараспашку окно не могло её прогнать. Лишь минуты спустя вздохнуть получилось полной грудью. Морозная свежесть осенней ночи проникла на кухню и мурашками прошлась по коже.
