Между сном и явью

Лариса вернулась чуть раньше, чем я успел закончить. Бледная, трясущаяся, с опухшим до неузнаваемости лицом. Села на край дивана и зажала руки между колен. Молча следила за мной. Я и без слов понял, о чём она хотела попросить.

– Может, нальёшь чуток? – решилась она наконец.

– Ларис, серьёзно, заканчивай с этим дело. Ты же убиваешь себя. Не понимаешь?

Мне действительно было её жаль. Я не хотел, чтобы она вот так, своими же руками, свела себя в могилу. Конечно, не послушает. Конечно, продолжит. И однажды я вернусь домой, а за стеной не будет звенеть её вульгарный хохот. Он и теперь уже звучит совсем редко, тускло. Но если его вовсе не станет, я буду жалеть.

– Да ладно тебе, Максик. Я брошу. Но попозже. Сейчас это делать нельзя. Врачи не советуют. Ты же уважаешь врачей?

– Уважаю, но наливать не буду. Даже не проси.

Со рвотой я покончил. Понёс ведро в ванну и, уже спуская в унитаз грязную воду, понял, какую ошибку допустил. На кухне открылась дверь холодильника. Ни один запрет не способен остановить алкоголика от очередного стакана. Особенно если для этого надо сделать всего пару шагов.

– Лариса, твою мать! – крикнул я и поспешил обратно.

Злость напрягла нервы, и ноги почти совсем перестали слушаться. Подворачивались, дрожали, пружинили. Падение было неизбежно, и уже в коридоре меня повело. Я врезался в стену и осел на пол.

– Макс, я чуть‑чуть. Только подлечиться, – Лариса стояла спиной ко мне и пила водку прямо из горлышка, сербая, словно это газировка. Потом повернулась. – Ой, ты упал, что ли? Сейчас, погоди, помогу.

– Иди на хер!

– Ну не злись. Чего ты? Давай руку.

Она и сама то еле держалась на ногах, но мне помогла. Вытянула за подмышку, прижав к стене.

– Иди домой. Андрей, наверное, извиниться хочет.

Я отмахнулся от неё, чуть только поймал равновесие. Мне было не приятно её присутствие, хотелось привычной тишины.

– Да пошёл он. Пусть перед Жориком своим извиняется.

– Вот иди и скажи ему это сама.

Она не спорила.

– Спасибо, что пустил на ночь. Правда, спасибо.

Поцеловала меня в щёку и ушла. Оставила отпечаток проспиртованной слюны на прощание.

Бодро начался денёк, ничего не скажешь. Оставалось чуть меньше часа свободы. Я нарезал бутерброды, заварил кофе в турке, как любил. Крепкий, чтобы каждый глоток бодрил горечью. Включил телевизор. Там как раз утреннее шоу прервалось на новости шоу‑бизнеса.

Один актёр напился и разбил машину за несколько сотен тысяч долларов. Другой купил дворец английской королевы за сорок миллионов. Какой‑то бизнесмен купил яхту за пятьсот миллионов. И так каждая тема. Они напоминали изощрённое соревнование потраченных состояний. Та самая витрина, на которой видишь лучший товар, пусть в самом магазине и продаются лишь безобразные подделки. Зависть я испытывал редко, но от подобных новостей всё же закрадывался вопрос: «А чем я хуже?».

Вопреки обыкновению, сегодня сосредоточиться на событиях из‑за океана не получалось. Перед глазами всплывали то закат из сна, то небольшое озеро с водопадом. Но ярче всего вспоминалась сама Таня с её изящным телом и сводящей с ума улыбкой. Глазами чистейшего топаза смотрела она на меня из ряби чёрного кофе. Забытая любовь. Хороший ли сон мне снился? Нет. Это был самый отвратительный кошмар, бередивший старые раны, оставляющий разбитым, измождённым сильнее, чем бессонная ночь. Теперь на весь день мне обеспечены и скорбь по упущенным возможностям, и нестерпимая обида за свою ничтожность.

В институте я начинал весёлым и жизнерадостным парнем. Из тех, кто вечно позитивен и всегда готов прийти на выручку. Но болезнь, что неуклонно прогрессировала во мне, отнимала всё больше сил и превращала в замкнутого, едкого мудака. Всё чаще я уходил от будничных разговоров, а шутил лишь дли того, что бы кого‑то поддеть. Постепенно я стал видеть в однокурсниках только недостатки. Влекомые трендами, любопытные лишь к пустым фильмам и книгам. Люди без личности. Такими стали для меня те, кого я видел каждый день и ещё недавно называл друзьями.

Куда худшего мнения я был о себе. Видел столько изъянов, столько ошибок, что попросту возненавидел себя со временем.

И лишь один человек был тогда дорог, вне зависимости от душевного равновесия и физической немощи. Татьяна. Но моя застенчивость сделала всё, чтобы наша дружба не превратилась во что‑то прекрасное. Тане нужен был мужчина. Не трус и мямля, но тот, кто сможет хотя бы признаться в своих чувствах.

Точка в наших отношениях появилась на последнем курсе института. К тому времени почти все в группе считали нас парой. А я никак не решался признаться, что влюблён в неё с первого взгляда. Ночами не спал, думал об этом каждую свободную минуту. Особенно тяжело было, когда Таня сидела рядом. Умная, весёлая, поддерживающая любую беседу, полная энергии и никогда не унывающая. Запах её духов мерещился мне всюду, словно только им я и хотел дышать.

В итоге я не выдержал. Воскресным вечером признался во всём самым трусливым, самым наивным образом. В ICQ. Дождался, когда Таня выйдет из сети, и сбивчивым слогом написал послание на полсотни слов. Почему‑то мне казалось, что с утра мы наконец будем вместе. Таня же решила иначе.

Я пришёл в институт первым. Сидел в аудитории, ждал, прислушивался к шагам. Таня появилась за десять минут до звонка. Я поднялся на встречу. Хотел поцеловать, как обычно, в щёку, но она увернулась. Старалась на меня не смотреть, не отвечать на вопросы. Я перестал для неё существовать. В тот день лишь один раз мы встретились взглядом, и я увидел в её глазах немой вопрос: «А чего ты ожидал?».

Такой поворот был самым худшим из возможных. Стало ли ей легче, я не знал, но мой мир окончательно превратился в ад. Я не мог приказать сердцу разлюбить. Оно заходилось в галопе, когда Таня появлялась рядом. Я прислушивался к её голосу, даже когда он был еле слышен. Она виделась мне там, где и быть не могла. В серых потоках прохожих, в массовке фильмов. Раз за разом я ловил себя на мысле, что и складки занавесок напоминают мне её лицо. Все же мои попытки объясниться, а их я в отчаяние предпринимал десятки, натыкались на глухую стену. Либо она сама делала вид, что не слышит, либо друг её, Олег, меня не подпускал. Грань между здравым рассудком и лихорадочным бредом была достигнута.

А потом, однажды утром я не смог встать. Болезнь, упорно зажимающая меня четырьмя стенами спальни, взяла верх. Сломанный в детстве шейный позвонок окончательно защемил спинной мозг, и без операции я не мог даже надеяться, что смогу ходить. Очередь длилась три месяца, и за это время я обдумал каждую секунду, что мы с Таней были рядом. Каждое слово оценил. Нашёл тысячи ошибок и до боли жалел, что уже ничего нельзя изменить. Продолжалось это самобичевание и когда после восьмичасовой операции врачи объявили меня здоровым. Им было виднее, но полного восстановления так и не произошло.