Между сном и явью

Он говорил и говорил, а у меня поверх всех этих историй навязчиво возникал вопрос: всем ли пассажирам он сообщал подробную биографию? Или решил, что мне интересно? Даже отвечать не требовалось, а моё безразличие он и вовсе не замечал. Виртуозно сменял трагедии анекдотами, задавал вопросы и сам же на них отвечал.

Постепенно я отстранился от его жизнеописания и погрузился в собственные размышления.

Со врачами я не общался уже несколько лет и совершенно отвык от этого. Раньше даже не задумывался, о чём меня будут спрашивать и что я им скажу. Тогда всё происходило само собой. А теперь мондраж не давал покоя. Вдруг что‑то со мной настолько серьёзное, что никакие таблетки не помогут? А может, всё в порядке и врач решит, будто я симулянт и трачу его время в пустую? Или вообще врачом окажется молодая девушка и велит раздеваться? Каким жалким я буду выглядеть, когда начну копаться со своими костылями.

– Приехал, брат. Шестьсот рублей с тебя, – вернул меня в реальность таксист.

Я заплатил и вылез, буркнув под нос «Досданья».

Поликлиника выросла передо мной серой коробкой с яркими жёлтыми окнами. В сумерках они казались ещё ярче, будто огонь разгорался по ту сторону стёкол. А сверху на покатую металлическую крышу наседало свинцовое плачущее небо.

Холодная изморось, непрекращающаяся уже третий день, волновала лужи, полные облетевшей листвы, недонесённых до урны окурков и сырой земли. Мне пришлось идти по их рябым грязным зеркалам. Не люблю слякоть. Она проникает внутрь, какую бы одежду не надел. Забирается в душу и копошится там в поисках старой, давно забытой печали, желая пробудить её вновь.

Тепло длинных дней уходило, и солнце притаилось за серостью. И во мне свербел страх, что так же что‑то уйдёт, спрячется. А вместо яркого, тёплого, доброго останется пустота. Та самая сырость.

В холле я разделся и отстоял очередь в регистратуру. Хотел убедиться, что карту отнесли куда надо. Не перепутали, не потеряли, не забыли. У них найдётся сотня отговорок, а бегать лишний раз между этажами мне хотелось меньше всего.

Девушка с печатью хронической усталости на лице не взглянула на бумаги перед собой, не проверила на полках за спиной, но сонно заверила, что сама отнесла.

На третьем этаже свет был притушен, словно прятал от лишних глаз затянувшийся ремонт. Я почувствовал себя первым странником, кто за долгие годы добрался до этих коридоров, такое запустение там царило. Работала только одна лампа, но её света не хватало, чтобы проникнуть в глубины. Я мог разглядеть лишь штабеля напольной плитки, грязную стремянку, залитую шпаклёвкой, да чьи‑то оставленные на ночь перчатки. А дальше – неподвижная темнота.

Дверь в кабинет психотерапевта находилась рядом с лифтом, под лампой. Над ней красным цветом горела табличка «Не входить». А справа висел листок с фамилией и инициалами: «Спивак А. Г.».

Сидеть я не хотел. Наткнулся взглядом на пёстрые плакаты с полезной информацией и, не задумываясь, стал читать. На третьем рассказывалось про лечение неврозов, и тут я немного заинтересовался, хоть и была это очевидная реклама.

«У вас депрессия?» – спрашивал плакат читателя, – «если она не прекращается больше недели, а головная боль не даёт уснуть, вам стоит обратиться ко врачу и спросить рекомендации о новом препарате „Мурселад плюс“. Это новейшая разработка немецких фармацевтов, получившая множество международных премий и доказавшая свою эффективность в передовых клиниках Европы. С помощью „Мурселад плюс“ депрессии и неврозы навсегда…»

На этом мой интерес иссяк. Никаких толковых советов, никакой конкретики. Заболел? Иди ко врачу. Как будто я не стою посреди поликлиники.

Что же до депрессии, то способ борьбы с ней я нашёл ещё когда сидел на инвалидном кресле. Поначалу думал, что лучше водки лекарства не существует. Но каждое утро я ненавидел всё больше и себя, и свою болезнь. Я стыдился всего, что говорил и делал в пьяном угаре. А потом, когда душевная боль стала невыносима, я взял себя в руки. Год потратил на упражнения, которые отыскал на просторах интернета. Победа пришла в мае. Шестого числа. И в тот же день я понял, что именно это и есть та самая панацея. Встать и пойти куда угодно. Моя личная таблетка от любой депрессии.

Дверь ко врачу открылась, и в коридор вышла старушка. Недовольная, готовая вцепиться зубами в любого, кто перейдёт дорогу. И на меня она смотрела, как на врага народа. Мы не были знакомы, да и виделись вряд ли хоть раз, но у меня сложилось чёткое ощущение, что я успел ей испортить всю жизнь. Впрочем, здоровые люди к психотерапевтам не ходят. Мало ли что у неё в голове творилось. Я же глубоко вздохнул, набираясь смелости, и отправился ей на смену.

Врач сидел в окружении стопок бумаг, блуждая уставшим взглядом по свалке канцтоваров. Найдя чашку остывшего чая, он отхлебнул, опёрся головой о кулак и посмотрел на часы.

– Можно? – спросил я и вошёл, не дожидаясь ответа.

Впрочем, никакого ответа и не последовало. Врач меня как будто не услышал.

Я подошёл, сел. Попытался оценить его профессионализм. По крайней мере, он точно не женщина. Слишком сурово выглядит даже для трансгендера. Так что если вдруг попросит раздеться, будет не так стыдно. Хотя где тут раздеваться? Ни кушетки, ни койки. Только два стеллажа друг напротив друга, так же заваленные всякой всячиной.

Врач ждал с минуту и, когда пауза затянулась до неприличия, спросил:

– Что у вас?

– Три месяца назад начались проблемы со сном. Сначала подолгу не мог заснуть. И то не часто. Раз в неделю, может. А потом всё чаще, пока не перестал засыпать. Вот две недели уже каждую ночь лежу и в потолок смотрю. И главное, понять не могу, сплю я или нет.

Я замолчал. Пусть лаконично рассказал, но краткость, как известно, сестра таланта. Какой именно талант требуется на приёме, я не знал, но наверняка без него не обойтись.

Спивак же не оценил. Задумчиво смотрел на темнеющее небо за окном. Молчал.

– Я вот ещё что спросить хотел, – пауза снова затянулась, и теперь я решил её прервать сам. – Может, это как‑то связано с тем защемлением спинного мозга, который восемь лет назад оперировали? Я понимаю, что вы не невролог, но, может, дело в каком‑то беспокойстве об этом? Потому что все исследования показали, что проблем больше нет, а я ходить нормально так и не стал, и слабость в руках не прошла.

Но и теперь врач упорно не говорил ни слова. Это начинало раздражать. Разве я пришёл со стеной разговаривать? Этим я мог бы и на работе заниматься. А ночью меня с готовностью выслушал бы потолок.

Последней каплей стал очередной глоток чая. Ладно на меня, но Спивак и на чашку не посмотрел. И пил так нагло, сербая, словно специально меня уязвить хотел.

– Простите, я с кем разговариваю? Вы меня слушаете или в облаках летаете? – вспылил я.

Врач медленно повернул голову, грустно взглянул на меня, на костыли и дал понять, что я угадал с поразительной точностью.

– Может, вы спросите что‑нибудь? – я напирал.

– И давно это у вас? – пространно уточнил он.

– Что именно?

– А с чем вы пришли?

– Проблемы со сном три месяца, бессонница две недели. Я же сразу сказал.

– Ну, всё ясно. Это у вас хроническое. Надо было лечиться, как полагается. А теперь вы что хотите? Запустили, – вынес он вердикт.