Мой муж

Это всё стопка полотенец в моих руках была виновата, если бы я вышла без них, он бы такого не подумал. Но скажи я правду, то выглядело бы всё так, словно я хотела эти простыни и полотенца стащить.

Позор какой.

Позор, но как идти с Исаевым в баню я не представляла.

– Да нет, это я не тебе, жена тут, – ответил кому‑то Исаев, уже без всяких формальностей считая меня женой.

Эта вскользь брошенная Исаевым фраза и навела меня на мысль, как отвязаться от похода в баню. Пока он обсуждал с кем‑то продажу двух породистых кобыл, я в уме репетировала свой отказ.

Всё выходило вполне логично, не должно было вызвать каких‑то подозрений у Исаева.

– Я в баню не могу! – заявила истерично, как только он завершил телефонный разговор.

Исаев окинул меня своим смеющимся взглядом с ног до головы, и прищурив левый глаз, с ухмылкой спросил;

– Чего так? – губы у него были заметно красней, чем обычно, значит, всё‑таки эффект от кофе был, но это уже меня ничуть не волновало.

– Мы же ещё не поженились, а я до свадьбы не могу, – призналась, краснея словно рак которого кинули в кипящую воду.

– Ерунда какая, – заявил Исаев, заводя меня обратно за калитку, – Свадьба дело решённое, в среду поедем заявление подавать, – говорил он, и вёл меня в сторону бани.

– Всё равно не могу, вдруг вы, – запнулась с этим вы и тут же исправилась, – Вдруг ты передумаешь, а я хочу себя для мужа сохранить. Так что, сначала свадьба, потом всё остальное! – осмелев, заявила я.

Исаев приостановился, и по‑прежнему обнимая за плечи, посмотрел на меня сверху вниз, расплываясь в улыбке.

Я уже знала это его выражение лица, означающее, что сейчас он ляпнет что‑то эдакое и сам же рассмеётся.

– Милая, мы в баню париться идём, а ты о чём думаешь? – он не расхохотался, но видно было по его смеющемуся взгляду, что едва сдерживается.

Щёки горели уже не от перца, а от стыда.

Это же надо!

Снова выставил меня какой‑то развратницей!

– В бане же раздеваться придётся, – ответила я, собравшись с мыслями.

Смотреть на Исаева я уже не могла, разглядывала в этот момент узор на каменной дорожке.

– Сегодня ночью, тебя так не волновало отсутствие штампов в наших паспортах, – заявил Исаев, снова продолжив подводить меня к бане.

– Что?! Что ты хочешь этим сказать?! – уставилась на него с вызовом, забыв про всякое смущение и стыд, потому что он явно врал!

Если бы что‑то между нами было этой ночью, я бы это уж точно поняла!

– Что я уже всё видел. Вот это милейшее платье, – Исаев потянул подол наверх, но я одёрнула, – Ночью ты его без стеснения с себя снимала, а ты о чём опять подумала? – он захохотал всё же, как обычно, – Весело с тобой. Прошу, – пригласил меня, открыв дверь в баню и как только я переступила через порог, добавил веселясь, – Развратница.

Баня у Исаева была в сто раз лучше нашей, но меня эта вся роскошь уже не трогала. Волновало вовсе другое. Платье перед Исаевым может ночью и снимала, но я была не я. Вино, судя по всему, стёрло не только мою память, но и всякий стыд, а теперь я была вполне трезвая. Как раздеваться перед мужчиной понятия не имела. Встала в предбаннике у бочки с водой и тряслась от нервов, сгорая при этом от стыда.

Отвратительные ощущения, словно я курица без башки и меня уже ошпарили, чтобы ощипать.

– В платье париться пойдёшь? Или в простынке? – посмеиваясь спросил Исаев, а я уже конкретно смотрела на черпак, с желанием огреть его им.

Ну почему он всегда берёт верх?!

– Голышом пойду! – заявила я, гордо вздёрнув подбородок.

Один чёрт ему ничего не достанется, и отчего я краснею, он не разберёт.

Пусть облизывается!

– Ух ты!

Под усмешку Исаева через голову хотела стянуть платье и так поторопилась, что забыла про две верхних пуговицы. Не расстегнув их, я просто нелепо застряла в ситцевой не тянущейся горловине. Попытки выпутаться были безуспешны, мне стало трудно дышать и пришлось обратиться к Исаеву, который всё это время обхохатывался в сторонке, наверняка пялясь на мою грудь!

– Помоги мне! Ты что не видишь, что я застряла?! – потребовала у него помощи, злясь, что он надо мной потешается.

– Какая шустрая, так раздеться торопилась, что аж застряла, – с удовольствием комментировал Исаев, помогая освободиться.

Я молчала и заставляла себя ни в коем случае не пытаться прикрыться. Иначе всей моей смелости и дерзости грош цена.

– Ну вот, ты на свободе, – радостно объявил Медведь, стаскивая с меня платье до конца и тут же стискивая в объятьях, лишая свободы и накрывая губы жгучим поцелуем.

С перцем я точно переборщила, язык Исаева был острый как кофе, даже спустя время. Губы зажгло с новой силой, но чёрт! Даже при таких условиях, целоваться с Медведем было приятно. От попытки прервать поцелуй сердце в груди делало возмущённый кульбит, и я снова и снова позволяла Исаеву ласкать мои губы.

Но только губы!

Как только Исаев дотронулся до моей груди тяжёлой ладонью, я сразу отстранилась, аж пятки горели так хотелось дать дёру!

– Спасибо, – поблагодарила, запоздало и тяжело дыша, – А сам чего? – кивнула на его штаны и рубашку, – Стесняешься? – спросила с вызовом, думая, как бы его отвлечь, чтобы он отошёл от меня, а я могла бы снять трусы, сама я при этом вся тряслась как цуцик.

Он усмехнулся, отступил к противоположной стене, и не отводя от меня взгляда стал раздеваться, а цель у меня была иная. Я думала, разденусь догола пока он будет сам раздеваться, а там юркну в парилку, и чёрт разбери отчего я такая красная. Но Исаев пялился на меня, я на него, и, казалось, ничего мне уже не поможет, потому что он уже и сам оставался в одних трусах.

– Ах ты ж! Забыл дверь закрыть, – вдруг сообразил этот Медведь и ворча отвлёкся от меня, – Вот бы сейчас устроили стриптиз, – бухтел, закрывая дверь бани на щеколду будучи ко мне спиной.

Я эти секунды использовала с пользой. Не только успела стянуть трусы, но и забежать в парилку и даже плеснуть воды на камни, прячась за зыбкой завесой пара. Пар, конечно, быстро поднялся к потолку, но я успела сесть в углу на полку, так что ничего и не видно было Исаеву.

– Ах! Хорошо! – Медведь громко закатился в парилку, в войлочной шапочке викинга, и к моему скорей удивлению, чем радости, по пояс обмотанный простынёй.

Так и тянуло съязвить про его стеснение, но я прикусила язык.

Ещё не хватало, чтобы он перестал стесняться и избавился от цветастой простынки.