На крыльце под барельефом
Профессиональные вопросы здесь не ставились, а все свободное время студентки пытались потратить с пользой для личной жизни. Мамы настоятельно советовали дочерям обзавестись поклонниками с далеко идущими правильными планами до окончания обучения: «Вот распределят в школу – считай все, не до того будет, да и в школе сплошное бабье царство… Так что не теряй зря времени, к сессии наверстаешь свои лекции…»
Стоит ли говорить, что первые же месяцы у доски с хулиганистыми мальчишками и перекидывающими записочки девчонками разбивали идеалы, как вазу с покачнувшегося шкафа. Реальные проблемы, не абстрактные – из методик преподавания, сильно удивили молодых специалистов.
Ирина Евгеньевна в школе удержалась, в отличие от многих своих сокурсниц, но большой любви к ней не испытывала. Работа как работа. Она только не понимала, как могут ученики с ней спорить, ведь ей никогда в голову такое не приходило. Она старалась этого не позволять, обиды не показывала, но и не спускала с рук: вызывала родителей, мстила, подгадывая моменты невыученного урока для позора перед всем классом. Ученики, столкнувшись веселым взглядом с ее холодными глазами и получив в четверти заниженную оценку, а дома нагоняй от родителей, больше молодую учительницу открыто не задевали.
Ее отъезд в Москву в школе восприняли довольно равнодушно и быстро нашли замену.
Столица встретила Ирину Евгеньевну холодной весной и хлопотами по обустройству на новом месте. Несколько месяцев работы в белой школе, куда она попала случайно, но очень вовремя, совпали с ее освоением общемосковской жизни. Коллеги поприветствовали ее доброжелательно, но без особых эмоций – приближался конец учебного года. Ирина Евгеньевна была мила, дружелюбна, всегда участвовала в общих чаепитиях, сдержанно, но очень внимательно впитывая информацию о новом месте работы и людях.
Скоро начались летние каникулы. Ирина Евгеньевна не отказывала никому в просьбе подменить на дежурстве или поменяться сменами. Она приобрела, как говорится, важный первоначальный капитал – расположение коллег, которые, не занятые летом уроками, приглашали ее покурить и поболтать. Она отвечала взаимностью – слушала, улыбалась, интересовалась, казалось, всем, что составляло жизнь внутри, за тяжелыми дверями на крыльце с барельефом. В отпуск Ирина ушла совершенно счастливой с предвкушением следующих этапов приближения к новому витку исполнения мечты.
На педсовет, первый в новом учебном году, Ирина пришла в подаренном мамой костюме и в бледно‑розовой блузе под пиджаком. Ей казалось, что только так должны выглядеть учителя в московской школе, да что там – в любой школе. Высокие каблуки, несмотря на небольшой рост, она не признавала, но быстрый и жесткий стук ее сменных школьных туфель на низком отдавался в коридоре эхом приближающегося поезда. Этот стук запоминался больше, нежели внешность новой учительницы, но и он почти выветрился из памяти коллег за время летних каникул.
На педсовете было очевидно, как и везде, впрочем, идеологическое разделение общества. Ирина Евгеньевна потопталась немного в дверях, здороваясь со всеми и улыбаясь коллегам, чтобы потом занять серединное место. Она старалась быть милой со всеми без исключения, но нравились ей те, кто сидел сзади, «на Камчатке», как говорили школьники с незапамятных времен. Она постоянно, хотя и полуоборотно, стараясь остаться незамеченной, поглядывала назад, на тех, кто выделялся на общем педсоветном фоне. Чем? Она не могла так сразу сказать. Зато она быстро поняла, что если ее эти веселые коллеги привлекают и притягивают, то для парторга, которая то и дело щелкала, как затвором ружья, взглядом в ту, «камчатскую», сторону, именно там проходила линия фронта. Серединное место как нельзя лучше дарило прекрасный обзор. Ирина Евгеньевна была собой довольна и смотрела, слушала, сравнивала, снова слушала, подмечала, впитывала…
Карусель
Не только нововлившимся учителям, таким как Ирина Евгеньевна, но всем было видно, что коллектив в белой школе был весьма и весьма неоднородным. Директор всеми силами подбирал кадры яркие и энергичные, особенно в том, что касалось преподавания английского, где энтузиазм по‑прежнему заменял нехватку учебных пособий. Найдя оазис свободы, пусть и ограниченный школьными стенами и программой, обнаружив место, где идеи находят понимание, пришедшие сюда молодые кадры приводили с собой единомышленников. Мало‑помалу школа начала не то чтобы греметь, но звучать нотами неожиданно чистыми, заставляющими даже скептиков прислушаться, поднять палец и сказать: «О! А ведь это что‑то этакое… Знаете, вот давно я не встречал звука такой ясности и силы».
Один из выпускников, которому посчастливилось окончить школу до всей этой истории, назвал как‑то родные пенаты с английским уклоном каруселью наоборот. «Что значит наоборот? – спросили друзья. – Это как? Крутится в обратную сторону?»
«Нет, – ответил юный философ, зачитывая перед одноклассниками сочинение на свободную тему. – Ведь что такое обычная карусель – в парке Горького или Сокольниках? Это старые деревянные лошадки, видавшие виды кареты, грустный со слегка повисшей набок шеей жираф, слон, приподнявший то ли в прыжке, то ли в полете все четыре толстеньких ноги. Весь этот реквизит хороший хозяин подкрашивает, раскрашивает, подпирает фанерной планкой жирафью шею, да так, что он уже и не грустный совсем, а слон превращается в веселого слоненка, готового унести седока в волшебные джунгли.
И потом, как только все готово, загораются лампочки, разноцветные гирлянды и, главное, – играет музыка. И все это действо завораживает, ведь вместо подкрашенной деревянной карусели со скрипучим полом перед нами предстает волшебный мир.
А вот наша школа – карусель наоборот, собственно, как вся наша жизнь, возможно, и вечная российская жизнь. На добротном настиле ждут нас, седоков, довольно однообразные лошадки, которые остаются серыми для большинства незаинтересованных соглядатаев. Другие же посетители, такие как мы, погладив грустное деревянное животное и не поверив в его тоску, прежде чем вернуться в свой такой же тусклый и раскольничий двор‑колодец, обязательно втихаря возьмут – да и отковырнут защитный слой камуфляжа, расковыряют гвоздиком краску под пухлой пылью… И тогда они обнаружат закрашенную серым золоченную сбрую… Но ведь это богатство дано увидеть не каждому!»
Слушая размышления своего ученика, преподаватель литературы тут же схватилась в ужасе за голову. Потом, оглянувшись вокруг и убедившись, что никого, кроме своих, рядом нет, оценила его философский опус, но посоветовала больше на свободные темы не писать. Выпускник все понял. Его экзаменационное сочинение на тему «Образ В. И. Ленина в советской поэзии» зачитывали как эталон прекрасного обучения и правильного патриотического воспитания в средней школе. Все знали, что его будущее с философией в дальнейшем связано не было.
