Настоящая попаданка

– Ты что, Славка, умную из себя корчишь? Сама‑то нигде не была, кроме своего огорода. Услышала где‑то названия иноземных городов или вовсе придумала, а теперь похваляется! Шла бы лучше дитё кормить, вон уже, и молоко подтекает!

И она невежливо ткнула в меня пальцем. Тут‑то я и заметила то, чего до сих пор не замечала, поскольку всё моё внимание было сосредоточено на добыче информации: у меня на платье расползлись два влажных пятна в районе груди… Что это? Что это за нафиг?!

– В самом деле, Слав, – вмешалась Аглая, – Настька сказала, ты приболела, ну так ты хоть сцеживай молоко, раз не кормишь сейчас. А то застой молока вреден. Впрочем, кому я рассказываю, ты же семерых выкормила, должна сама всё понимать.

Последние слова я дослушивала уже на бегу. Мне нужно добраться до дома и всё проверить лично. Эти бабы тоже актрисы, а пятна на одежде? Да кто‑нибудь из них брызнул из распылителя незаметно, пока остальные отвлекали меня разговорами. Никакое это не молоко, что вообще за бред? Это невозможно, просто невозможно, и всё!

Дома была только Даринка. Она, окинув меня взглядом, отложила веник:

– Я к тёте Насте сбегаю, пусть она Андрейку принесёт.

И выскочила за дверь, оставив меня в непонятках: куда и зачем она побежала, что за тетя Настя? Ничего не поняла. В этот момент грудь как‑то налилась, потяжелела будто, и я отчетливо почувствовала тонкие струйки, стекающие по коже. Мама, да что со мной такое?! В одно мгновение я сорвала с себя этот мешок, что местные по недоразумения считали одеждой, и уставилась на грудь. Мааа‑мааа. Это что, м‑м‑молоко?! Сдавила рукой – брызнуло.

Твою ма‑аску для лица! Мне срочно нужен Гугл! Кажется, я где‑то давно и краем уха слышала информацию, что всё‑таки можно искусственно вызвать появление молока у нерожавших. Как бы проверить, а заодно и понять, чем это чревато для меня? Вот ведь извращенцы – организаторы этого квеста, кто бы они ни были! Моего Айфона и вообще каких‑либо принадлежащих мне вещей я здесь не обнаружила. Просить смартфон или ноутбук у кого‑то из похитителей – глупо. И вообще не факт, что в этой глуши связь ловит. Наверняка, они это предусмотрели. Что же делать? Так, прежде всего, надо одеться. Очередная бесцветная юбка и рубашка. Надо бы еще все‑таки придумать что‑то вместо бюстгальтера, а то вообще невозможно: мало того, что грудь гигантская, отвисает, колышется при каждом шаге, так теперь еще и течь начала!Так, а вот и Даринка вернулась, а с ней… О‑о‑о, нет! Опять эта баба с дитём! Сейчас снова начнёт заставлять его грудью кормить, и главное – я уже не смогу отговориться тем, что у меня молока нет! Потому что молоко‑то – вот оно! За что мне это, а?.. Нет, тот, кто всё это придумал – точно извращенец!

Тетка, которую Даринка называла тётей Настей, смотрела на меня настороженно. Оно и понятно – она же мою истерику видела. Может, еще одну устроить, тогда она опять младенца унесёт? Ага, а лесоруб тогда не ведро воды на меня выльет, а меня саму в воду кинет. Тем временем тётка приметила промокшее платье и её брови удивленно приподнялись.

– Славка, ты чего, так сильно головой стукнулась? Смотришь на меня, будто не узнаёшь, истерику устраиваешь – детей пугаешь, теперь вот молоко не сцедила… Совсем дурная, что ли? Или горячка разум помутила? Так вроде не было у тебя лихорадки, так, приболела слегка. Нет, точно – в обморок неудачно упала, голову себе повредила. Только бы временно, а не навсегда, – рассуждала сама с собой тётка.

Я прислушивалась к её словам, и меня постепенно охватывал ужас: а вдруг всё правда? Вдруг я вышла замуж за этого громилу‑лесоруба, переехала с ним в глухую деревню, нарожала ему кучу детей, состарилась, а потом заболела, переутомилась, упала в обморок, ударилась головой и частично потеряла память? И теперь помню себя такой, какой была в юности – молодой красивой девушкой, без пяти минут студенткой Кембриджа. Но что‑то в моей жизни пошло не так, как я планировала, где‑то я не туда свернула, и вот я здесь, а мой разум отказывается помнить годы моего катастрофического провала и позора?

И ведь, если подумать, то сюда всё вписывается: и старость, и лишний вес, и соседи, и молоко, и кутикула. Нет никаких похитителей‑извращенцев, никто не делал мне пластическую операцию и не вызывал искусственно молоко. Это слишком сложно, слишком нереально, чтобы быть правдой. Зато в версию амнезии всё это прекрасно укладывается. Вот черт!

Видимо, я переменилась в лице, потому что тётка со словами «На‑ка, подержи» передала Даринке спящего младенца, а сама обняла меня за плечи, усадила на лавку, и стала утешать:

– Ну, не беда, не беда, придешь еще в себя, я тебе помогу. Меня хоть помнишь? Настасья я, сестра твоего мужа, через три дома от вас живём.

Я покачала головой:

– Не помню…

И разрыдалась. Настасья прижала меня к себе, гладила по голове, шептала что‑то утешительное, а я ревела так, как не ревела с детства. На удивление, Настасья напомнила мне маму – та в детстве тоже вот так ласково гладила меня по голове, и говорила, что коленка заживёт, а противный мальчишка непременно еще захочет со мной дружить… Постепенно я успокоилась и затихла, как обычно затихала в маминых объятиях. И тут надо было этой Настасье всё испортить:

– Сейчас ребеночка покормишь, и сама ложись отдыхай, а мы тут по хозяйству сами справимся…

– Что? – Взвилась я, выскальзывая из‑под её рук. – Я не буду его кормить! Я его вообще не знаю, это не мой ребёнок, не мой! Я никогда не рожала, а вас всех знать не знаю! Я хочу домой! Отпустите меня, пожалуйста!..

Если до этого я кричала, то на последних словах мой голос стал затихать, и под конец я разревелась с новой силой, закрыв лицо руками. Мне вторил проснувшийся младенец. Даринка, стоявшая до этого столбом и с открытым ртом наблюдавшая представление, спохватилась и стала трясти ребенка, укачивая его. Настасья снова принялась меня утешать, объясняя, что я всё вспомню, а сейчас, если не ради ребёнка, то ради меня самой, я должна его покормить, а то с грудью будут проблемы, и я сама могу заболеть из‑за этого.

В общем, как‑то она меня уговорила. Я сама была в каком‑то отупелом состоянии, когда мне в принципе всё равно, что происходит. Тут и Даринка шепотом обратилась к Настасье, опасливо косясь на меня:

– Тёть Насть, не успокаивается – голодный.

Настасья взяла ребёнка, показала мне, как правильно его держать, как давать грудь. И в тот момент, когда малыш на моих руках потянулся ко мне и начал кушать, во мне всё перевернулось. Я прижимала его к себе и вопреки всем доводам рассудка понимала – это действительно мой ребёнок, моё дитя, моя плоть и кровь. Я чувствовала с ним удивительную близость, единение, и в этот момент готова была защищать его от всех угроз – до последней капли крови.

Волна невероятной нежности и любви накрыла меня с головой. Я любовалась его щечками, его крохотными пальчиками, а когда он раскрыл свои глазки цвета пасмурного неба и посмотрел мне прямо в душу, то моё сердце сжалось. Возможно, во мне просто проснулся материнский инстинкт, но в тот момент я твердо решила, что это мой сын, и я с ним не расстанусь. Я не думала о том, как буду объяснять родителям его происхождение, если меня всё‑таки похитили, и я когда‑нибудь вернусь домой; я думала о том, что ради этих глаз, ради этого крошечного сердечка, бьющегося в унисон с моим, я сделаю, что угодно.