Наважденье нашей встречи
– Так тебя и ждут, счастье такое. Это я, дурища, уши развесила, подумав, что человек порядочный! Да я тебя на всю округу так ославлю, ни к одному дому на пушечный выстрел не подойдешь! Какой ты писатель, за полгода ни строчки не написал!
Последний выпад Вовчик пропустил мимо ушей. На нервной почве внезапно страшно засосало под ложечкой, и он вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего вечера.
«На станции в закусочной позавтракаю и сразу пообедаю, оттянусь», – успокоил он себя и, взяв чемодан и сумки с вещами, двинулся к поджидавшей его машине.
– Поругались? – понимающе кивнул водила, – куда теперь?
– Пока вернемся на станцию, – вздохнул Вовчик, – дальше видно будет…
До ближайшей электрички оставалось еще пару часов. Бросив вещи в камеру хранения, Вовчик двинулся в знакомую закусочную возле площади. После двойной порции пельменей и пары кружек пива к нему вернулась способность соображать здраво.
«Конечно, на угрозы Зинаиды было плевать, городок не такой уж маленький, и если снять жилье где‑нибудь поближе к центру, шанс ее встретить невелик. Другое дело, от Москвы далеко, – Вовчик пересчитал оставшиеся деньги, – лучше снять, как хотел, комнату в столице. Если к ней присовокупить расходы на еду‑питье и машинистку, на год хватит… А ночевать сегодня где? – оставить вещи в камере хранения на Курском, позвонить ребятам в редакцию и перекантоваться у кого‑нибудь из них, пока жилье не подыщут, – он вспомнил свой летний звонок в контору, и сразу неприятно засосало под ложечкой. – А если и тут облом?» Внезапно всплыло в памяти утреннее приключение:
«Может, воспользоваться пока предложением этой Лидии Павловны? – Район подходящий, тихо и метро рядом. Попрошу помочь комнату снять, с чужого человека и взятки гладки», – Вовчик посмотрел на часы и двинулся в камеру хранения за вещами…
С полным желудком обратный путь уже не казался таким долгим и унылым. Потихоньку выпитое пиво давало о себе знать. От полустанка к полустанку Вовчика стало распирать справедливое негодование. На Севере он на все находил время: на охоту с местными мужиками ходил, удил семгу и хариуса, а потом, вернувшись, садился и писал коротенькие рассказики. И местные газеты их с удовольствием публиковали. А как вернулся, с прошлой весны ни строчки. И работа тут ни при чем. Было даже немного обидно, что Зинаида своими обширными телесами сумела так быстро заслонить весь остальной мир.
«Уверовала в силу своих телесных чар и, насмотревшись дешевых американских сериалов, вообразила себя музой художника? А похоть свою выдавала за жертвенность во имя его благополучия? – Ох, неисповедимы пути Господни, как и непонятны помыслы его, когда толкает нас, смертных, на путь греха… Какое счастье, что я с ней никогда не откровенничал о прошлом, – с облегчением вспомнил Вовчик, провожая взглядом мелькавшие за окном перелески, застывшие в ожидании близких холодов. – Бабенка‑то оказалась с двойным дном. Деньги‑то любит сверх меры, ишь, как глазищами зыркала, когда я ее долю отсчитывал. Небось, сто раз пожалела, что не все отобрала!»
Пейзаж за окном напоминал о близости небольшого городка. Резко очнувшись, Вовчик вгляделся повнимательнее: Пушкино. За ним последовали: Мамонтовская, Клязьма, – за окном плыли игрушечные дачки в старорежимном стиле. И вдруг возникло ощущение, что со станцией Мамонтовская связано нечто, чрезвычайно важное. Только вот, что?
«Придет время, вспомню», – успокоил себя Вовчик и стал готовиться к выходу.
Когда электричка остановилась на перроне, на часах было около 4‑х. Прихватив с собой самое необходимое, включая рукописи, и оставив остальные вещи в камере хранения, он почти бегом отправился на Таганку. Вприпрыжку поднявшись по долгому двойному эскалатору и выйдя напротив театра, Вовчик завернул за здание метро и остановился в нерешительности. Стало темнеть. После прошедшего снегопада район в сумерках выглядел совсем не так, как утром. К тому же Лидия Павловна не оставила ни адреса, ни телефона. Теперь придется искать на ощупь, но это не главное. Уж больно неправдоподобно все выглядело, особенно после бурного выяснения отношений с Зинаидой.
«А может, здесь кроется какой‑нибудь подвох? Согласишься и опять влипнешь в историю?»
И тут, словно желая разрушить все возможные сомнения, где‑то совсем рядом робко заблаговестил колокол, и путеводным маяком блеснули впереди, в свете автомобильных фар купола той самой церквушки, от которой он поутру сворачивал к метро.
Вовчика охватило неясное мистическое настроение, которое появлялось всякий раз перед тем, как столкнуться с чем‑то необычным, необъяснимым с точки зрения обычной человеческой логики. Он вдруг вспомнил, как перед отъездом на Север уже с билетом на поезд, шел от Бауманского метро к центру. Так же заблаговестили совсем рядом колокола. Поддавшись внезапно нахлынувшему наитию, он заглянул в Елоховскую церковь и, объяснив, что уезжает надолго, попросил батюшку отпустить грехи и благословить в дальнюю дорогу. Убеленный сединами священник, смерив Вовчика пронизывающим до печенок взглядом, неожиданно согласился, лишь заметив: «Запомни, от себя надолго не убежишь»… Даже расспрашивать о грехах не стал, просто попросил купить и одеть крестик. Этот крестик долго хранил его, пока однажды перед самым возвращением не потерялся где‑то. И, как по заказу, напасти посыпались одна за другой…
«Нужно обязательно зайти. Николаю‑угоднику поклониться, свечку перед образом затеплить. И попросить батюшку, чтоб грехи отпустил, – мелькнуло во взбудораженном сознании Вовчика, – вдруг смилостивится, от напастей отведет, ведомых и неведомых и путь дальнейший укажет. Только без нательного крестика нехорошо как‑то, ведь я же крещенный. Его прямо там купить можно и сразу надеть, прежде чем к образу святого идти».
Однако персонального благословления на этот раз получить не удалось. В церкви шла вечерняя служба. Купив нательный крестик, он присоединился к небольшой кучке старушек и стал внимать батюшке, читающего «Отче наш»:
«Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого. Ибо твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь»…
Простые бесхитростные слова молитвы проникали глубоко в сердце, очищая его от всяческой скверны. Вовчик ощутил, как на него нисходит благодать. Так благостно он ощущал себя лишь однажды в детстве, когда матушка на зимних каникулах отвела его в местный храм. На этот непростой в советские времена шаг она отважилась, чтоб утихомирить сорванца, который днем ранее, катясь на санках с холма над Окой, со всего маху влетел в сугроб и чуть не разбился насмерть.
Испуганный Вовчик стоически выдержал заутреню, и лишь на обратном пути робко заметил, что религия – пережиток прошлого.
Матушка сердито посмотрела на осмелевшее чадо и бросила в сердцах:
– Никогда не смей так говорить, ведь ты на земле Ильи Муромца родился, а он за святыни Православные с Соловьем‑разбойником сражался.
Вовчик виновато потупился. Для него, желторотого юнца и, вдобавок, пионера, это было новое… Мать – такой взрослый и серьезный человек, а верит в детские сказки. В том, что это сказка, он не сомневался. Как‑то учительница показывала на уроке репродукции картин художника Васнецова на сказочные сюжеты.
«Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй», – затянул хор ангельскими голосами.
