(не)жена для бандита

– Когда он очнется?

– Не могу сказать, часов пять точно не сможет открыть глаза и сказать хоть что‑то.

– Это слишком много. Целых пять часов!

Он резко встает и проходит в кухонную зону. Достает из шкафа небольшое ведро, наливает воду. Быстро несет его по направлению ко мне, к пациенту, и вода по пути его следования выплескивается в стороны, реагируя на интенсивность шагов.

Понимаю: еще секунда, и он выльет содержимое прямо на него…

– Ты что хочешь сделать? – не веря до конца в происходящее, спешу наперерез, решив грудью закрыть несчастного, на чью долю выпало и без того немало страданий, к которым не хочется добавлять пробуждение после операции от ледяной воды из‑за какого‑то безумца.

– Где твое человеколюбие, здравый смысл? – вопрошаю я скорее у неба, скрытого под темным потолком, видевшего всю несправедливость, творившуюся здесь, чем у этого огромного человека с тяжелой аурой. – Мало того, что этого мужчину пришлось оперировать черт знает как, так ты его угробить сейчас хочешь?

Я даже перешла на визг – нервы дали о себе знать: после неожиданной встречи со своим прошлым, после тяжелой операции, после боязни навредить, после сильнейшего умственного прессинга не думаю, что другой на моем месте реагировал бы иначе.

Хан только окинул меня мрачным взглядом, даже чуть брезгливо сжал губы.

– Нам нужно, чтобы он пришел в себя как можно скорее, поняла? – Мрачно цедит этот страшный человек, снова делая шаг вперед. От резкого движения ведро, немного накренившись, пускает тонкую струйку прозрачно‑голубой воды на пол. Ежусь от плохого предчувствия и от этой схватки взглядов. Понятно, кто должен выйти победителем: явно не я.

– Ты не сделаешь этого, – неверяще качаю головой. С ума сойти: он только что ассистировал мне, помогая спасти человеку жизнь, и спустя короткое время готов рискнуть, подвергнуть его испытанию, только бы добиться какой‑то информации? Да что с ними такое вообще?

Он же в ответ хмыкает: показывает, что его ничуть не беспокоит мой псевдо‑воинственный вид, моя подбоченившаяся позу, мой дерзкий взгляд, которым я хочу прожечь дыру в его руке, держащей ведро с водой.

– Посторонись, – хрипло говорит он и берет ведро за дно, поднимая его обеими руками. От ужаса выпучиваю глаза, дергаюсь вперед – прямо наперерез этому мужлану, в отчаянном порыве пытаясь закрыть собой Олега.

И прямо в этот момент он замахивается, сдвигая ведро чуть назад, и тут же резко вышвыривает его содержимое вперед.

От ужаса визжу – ледяная, невозможно холодная вода болезненно толкается в грудь, окатывает тысячами ледяных иголок кожу, пробирается под ткань больничного халата, футболки, брюк, белья. По инерции чуть не лечу назад, упираюсь ногами в пол, чуть сдвинув левую ногу назад, чтобы сдержать равновесие.

– Да ты с ума сошел! – ричу я на него, убирая мокрую прядь, прилипшую к щеке, за ухо. – Ты рехнулся!

Адреналин, вспыхнувший было во всем теле, резко сходит, уступая место страху и болезненному чувству холода. Зубы начинают дрожать, отстукивая дробь.

Хан секунду‑другую молча смотрит на меня, оторопело, заторможено, а потом опускает глаза ниже, к груди, и взгляд его загорается чем‑то нехорошим, прилипчивым, чужим.

Охватываю себя руками, даже не в жалкой попытке согреться, – больше хочется отстраниться от его внимания, такого проникновенного, такого въедливого, такого неприкрыто‑порочного.

Хан облизывает губы и делает тяжелый шаг вперед, ко мне. Отшатываюсь, и меня накрывает паническая волна ужаса: что‑то будет?

– А разве хирургам можно ходить на каблуках? – снижает он голос и буквально пялится на мое тело, проступающее сквозь мокрую одежду.

Я не отвечаю, только сильнее обнимаю себя руками, которые начинают мелко дрожать, как у запойного алкоголика. Оглядываюсь на всякий случай, выискивая, за что могу схватиться, чем смогу воспользоваться в качестве оружия, если этот страшный, плохой человек вдруг решит напасть на меня с самыми понятными, мужскими намерениями.

Черт, даже не представляю, что придется делать, как нужно будет драться, чтобы победить эту гору мяса – он реально огромен, и в его силе я убедилась во время нашей совместной операции.

Рука дергается, будто хочет ухватить ножи, которые так и лежат на железной стойке для инструментов, испачканные в чужой крови. Ну ничего: нужно будет, к ней добавится кровь Хана, этого чертового сына, который вдруг решил, что может воспользоваться женской беззащитностью.

– Никогда не видел врача на каблуках. Ты сама нарываешься, доктор, понимаешь, да?! – шепчет он и облизывает губы.

Меня начинает тошнить – горло охватывает спазм.

Ну нет! За свою жизнь, за свою честь я еще повоюю.

– Иди сюда, – ухмыляется он. – Лучше сама, хотя и борьба меня отлично заводит!

Он делает резкое движение и хватает меня за правую руку.

– Пусти! Пусти, гад! – кричу я, свободной рукой ударяя по всем местам, куда могу дотянуться: до головы, груди, ноге.

– Коз‑з‑з‑з‑зел! – Отчаянно борюсь за свое настоящее. Он пытается скрутить вторую руку, и это у него получается. Ухватив своими ладонями мои кисти рук, чтобы не давать воли движениям, прижал спиной к своей груди.

– Какая сладкая докторша, м? – Хан прижимает меня к себе крепче, и я ору, ору как в последний раз, кричу так, что у самой барабанные перепонки почти лопаются, уши закладывает. От страха перед глазами встает пелена, молочно‑белая, невозможно ее разрезать, пробиться сквозь нее.

Мужчина нагибается над шеей, опаляет ее дыханием, и волоски на загривке встают от ужаса дыбом. Проводит шершавым горячим языком по линии шеи, и меня опаляет брезгливая дрожь, заставляя сотрясаться все тело.

– Пусти, пусти! Придурок! Пусти!! – кричу, извиваясь, и пытаюсь ногой ударить побольнее – шпильки должны сослужить хорошую службу! Но все удары уходят «в молоко» – не дотянуться, не увернуться, не навредить.

Да что же это такое! Невыносимое невезение!

Вдруг Хан замирает, и я, дернувшись, вырываюсь из его смертельных объятий. Отпрыгиваю на небольшое расстояние, готовлюсь к борьбе, к удару, пытаюсь сфокусировать зрение. Черт.

– Это что еще такое? – слышу голос, как гром, пронзающий пространство, с другой стороны, из‑за спины.

Резко разворачиваюсь.

В проеме двери стоит разъяренный Амир, сжимая руки в огромные кулаки.

– Я спрашиваю: это что еще такое?!! – Повышает он голос на вмиг присмиревшего Хана.

 

17