(не)жена для бандита
– Ты все сделаешь. – Я снова хватаю ее под локоток и тащу за собойк огромной койке, окруженной разными приборами, в том числе осветительными. Сажусь к ней спиной и смотрю вполоборота. – Зашьешь дыру – скажу спасибо… а нет…
Увидев рану, она охает и прижимает руку ко рту.
– Кто тебя так?
Вместо ответа молчу. В глазах начинает темнеть – явно сказывается потеря крови. Черт, еще минута промедления…
Вдруг слышу шуршание ткани. Резко оборачиваюсь, едва не потеряв равновесие, выкидываю руку вперед и выхватываю из ее рук сотовый телефон. Она явно решила поставить в известность руководство клиники о том, что сюда вошел человек с раной очевидного криминального происхождения.
– Это тебе не понадобится.
– Да ты с ума сошел, придурок!
Притягиваю ее за руку к себе и сильно нажимаю на запястье, приказывая таким образом подчиниться и оказаться на одном уровне с моими глазами. Глотку опаляет приятный цветочный аромат с нотками морозной свежести, и мне хочется сделать еще один вдох, чтобы насытиться им, напитаться, расслабить легочные альвеолы, скрученные табаком за много лет.
– Хирургов в клинике кроме тебя нет. Сделаешь операцию – останешься живой. Нет – пеняй на себя. Все ясно?
В ее глазах, которые находятся так близко от меня, мелькает удивление, злость, растерянность, а после – решимость.
– Ты что, убьешь меня?
На такой вопрос у меня только один ответ, который я выдаю, даже не задумываясь:
– Да.
2
– С чего вообще такие заявочки: «останешься живой»? – продолжаю возмущаться, а сама уже оцениваю масштаб поражения ткани. Кто его так «удачно» отлюбил? Наверное, какая‑то обманутая пассия – отчего‑то мне кажется, что этот уверенный в себе красавчик с мощным, прокачанным до неприличия телом может получить удар ножом в спину только от бывшей любовницы, другим он просто не даст шанса нанести ущерб себе, сразу дав отпор.
Мужчина мрачно смотрит на меня, ничего не говорит, вместо ответа только поворачивается спиной, сжимая в здоровой руке мой сотовый телефон.
– Понятно, ты не собираешься сделать мою работу проще. – Думаю, что дело проиграно: видно, что парню дико больно, но он скрывает свои чувства. Как же: большие мальчики не плачут! Включаю светильник, лампу рядом, подтягиваю к себе ближе этажерку со всем необходимым, капаю на бинт хлоргексидин, решив сначала обеззаразить края раны. – Может быть, имя хотя бы свое скажешь?
Он издает смешок, а у меня от звука его голоса по спине пробегают мурашки. Черт, кажется, близость этого огромного мачо действует на меня как‑то неправильно, вся злость от его внезапного вторжения вдруг трансформируется во что‑то совсем другое, и это… пугает…
Достаю иглу, нить.
– Сейчас будет больно.
Он снова ничего не отвечает.
– Ты же понимаешь, что будет о‑очень больно? – решаю припугнуть его в последний раз. Но вместо ответа он поводит плечом, и все мускулы на его спине оживают, перекатываясь под бронзовой кожей. Медленно вытираю кровь с правого бока, скольжу ватой, которая тут же меняет цвет на бордовый, и слегка прижигаю рану, зная, как это должно быть больно. Но вместо криков о помощи, мата на худой конец, слышу только смешок.
– Доктор, оставь эти игры, я не маленький мальчик. Времени у меня очень мало. Зашей эту чертову рану, и разойдемся по своим делам.
Бросаю ватку в плевательницу.
– Ну ты же понимаешь, что я не могу тебя просто отпустить?! Тут явно колото‑режущая рана, нужно зафиксировать, сообщить в полицию. И обследование не помешает! Кто‑то напал на тебя, а ты геройствуешь?
Мужчина только вздыхает и качает головой, покрытой темными, чуть отросшими волосами, как при разговоре с несмышлёным ребенком.
– Ты новенькая?
От его голоса кровь в груди отчего‑то начинает пульсировать чуть сильнее. Но я списываю это на тот факт, что мы с ним находимся в немного странных, стесненных условиях операционной, доступ к которой закрыт им самим.
– Это и моя клиника, ясно? Иван уехал, так что оперировать придется тебе. – И тут он добавляет чуть слышно: – Или той дуре с ресепшена.
– Да это неправиль…
– Хватит! – Вдруг рявкает он и в мгновение ока оказывается рядом, нависая темной громадой. – Нет времени цацкаться с тобой. Сделай, что велено, и будешь свободна.
От того, что он резко встал и чуть не завалился набок, понимаю, что парень уже потерял немало крови. Черт. Оглядываюсь по сторонам, будто бы здесь можно найти помощь, поддержку. Но операционная как всегда пуста и безлика: ничего, кроме хромированных инструментов, оборудования и койки.
Если я сейчас не предприму ничего, он точно свалится от потери крови, и еще неизвестно, что скажет Иван Павлович по поводу того, что я из‑за упрямства и своей вечной подозрительности загубила владельца клиники, единственной, к слову, куда меня взяли на большую зарплату и без толкового опыта.
Ладно, была ни была.
Некогда что‑то предпринимать, звать на помощь, решать нужно здесь и сейчас. Гремлю инструментами, натягиваю перчатки. Нужно скорее обработать и зашить рану этому громиле, а потом уже и разговоры разговаривать.
Или лучше пусть остальным займется Иван Павлович, раз не счел нужным предупредить о боевом и нахальном нраве владельца клиники. Вот почему тут такие хорошие зарплаты! А я‑то думала… Видать, доплачивают за молчание.
Ну, я молчать умею.
Почти.
И работаю быстро и безболезненно.
Почти.
– Аккуратнее нельзя? – наконец‑то подает голос трудный пациент. Видимо, последний стежок принес гораздо больше боли, чем предыдущие, или он просто уже умаялся сдерживать крик.
– Нельзя, – шиплю из вредности, а у самой сердце обмирает: даже не представляю, какая это боль. И как этот парень до сих пор держится?
