Некровиль
Говорят, не стоит встречаться с писателем. Воображение Тринидад мгновенно перескочило от влажного прикосновения его губ к тыльной стороне ладони к массе его тела, навалившегося сверху: вот оно выдавливает воздух из легких, гнет ребра, ломает их, дробит ее таз, слепо совершая возвратно‑поступательные движения; вот ее стройные темные ноги пытаются обхватить его могучий торс. Живая легенда оказалась слишком материальной, смертной, плотской. Сантьяго Колумбар пробудил в ней ужас.
Она призналась в своих страхах Йау‑Йау, пока они сидели у камина и слушали, как муссон стучит по черепице, и адвокатесса прошептала, что Сантьяго не гетеро‑ не гомо‑ и не бисексуален, а в каком‑то смысле вообще не испытывает сексуального влечения.
«Я даже не знаю, что его заводит, – сказала Йау‑Йау. – Кроме самого себя. Получается, он аутосексуален».
– Ответ будет, сеньора?
Тринидад тряхнула головой: непрошенные эмоции странным образом лишили ее дара речи. Йау‑Йау, Камагуэй, Туссен и да, Сантьяго; ни один из них не понимал. Тринидад не хотела отправляться в некровиль, потому что боялась встретить там Переса. Это был парадоксальный, обоюдоострый страх. Она боялась, что он по‑прежнему ее любит даже после смерти, но одновременно – что любовь умерла вместе с ним; что она всего лишь тень по ту сторону полупрозрачной крышки резервуара Иисуса, и что где‑то среди многоквартирных домов, трущоб и cabañas[1] он отыскал новых, более странных возлюбленных.
Ударная волна от последнего прохода конвертопланов рывком вернула ее к настоящему моменту, месту и внутрь самой себя. На фоне дыма появилась желтая завеса пыли: бегущие пахицефалозавры. Охотничий отряд приготовился. Мертвые водители встрепенулись. Моторы багги сперва взревели, а потом перешли на тихий, коварный гул. Разметчики добычи и съемщики шкур, нанятые в окрестных городках, побежали к грузовикам, которые следовали за охотниками. Нонконтратистос – бедные, как церковные мыши; новый низший слой общества, утративший все привилегии из‑за экономики, основанной на труде воскрешенных. Мертвым и то лучше, твердили нонконтратистос, но не спешили проверить на собственной шкуре, насколько.
Охотники зарядили пулеметы и проверили, как слушаются вертлюги. Защелкнулись ремни безопасности. Все надели бронированные шлемы и подсоединили интерфейсы к компьютерам‑наводчикам. Внутри каждого забрала вспыхнули проверочные символы.
– Я тут, Тринидад!
– Привет, Тринидад!
– Подстрелишь одного, Тринидад?
– Всади в кого‑нибудь иголку вместо меня, Тринидад!
– Люблю тебя, Тринидад.
– Вечером отпразднуем, Тринидад!
Томас, Бенни, Пилар, Севриано, Эдж, Альбукерке, Белисарио и Вайя выстроились в шеренгу; водители ждали приказа старшего охотника Севриано, чтобы ринуться в бой.
Легким движением руки Тринидад переключила новейшую модель охотничьего обмундирования из режима цветистого болеро в режим пыли и ржавчины высоких равнин. Блеск цепей и металла. Щелк: магазин. Клац: ремни безопасности. Щелк: надеть шлем, запустить системы. Орудие на магнитном лафете скользило, как по маслу. Сула заняла водительское место, и по ее приказу двигатели начали рычать и ворчать.
– За дело.
Багги выдвинулись в путь. Кто‑то без единого микрограмма иронии в душе закидал огонь землей. Фронт охоты расширился, образовав убийственную цепь длиной восемь километров. Девять пар параллельных следов шин веером разошлись от отпечатков ботинок и россыпи биоразлагаемых упаковок из‑под «Маргариты 4‑к‑1». Тринидад заняла место на юго‑западном конце цепи; Вайя, ее ближайшая соседка, ехала в полукилометре к северу. Девять пылевых шлейфов приближались к линии пожара. Пахицефалозавры находились между багги и пламенем. Дальность стрельбы – три километра, цель неподвижна. Тринидад представила себе, как громадные самцы поднимают головы, увенчанные синими выростами‑таранами, и чуют в воздухе химические сигнатуры немыслимых врагов. Орудие Вайи заблестело, словно гелиограф[2], передающий сигналы: соседка проверяла секторы обстрела.
Внезапно на севере всколыхнулась пыль, словно от взрыва. По визору Тринидад посыпались цифры, а динамики шлема завопили от чистейшего возбуждения. Стадо поднялось и бежало во весь опор параллельно охотничьей цепи, направляясь прямо на юг, в пустоши Господнего края. Они собирались вцепиться в глотку Тринидад. Когда Сула крутанула руль и прибавила скорости, чтобы броситься наперерез удирающим пахизаврам, из‑под колес взметнулась грязь, а саму Тринидад не вышвырнуло в пурпурные заросли шалфея лишь благодаря ремням, которые сильно врезались в грудь. Пока багги прыгал и трясся, она вцепилась в двойные рукояти большого охотничьего пулемета «Макино», словно они были ее последним шансом на отпущение грехов. В облаке пыли мелькнуло пятно, там что‑то двигалось, какой‑то намек на цвет, форму, массу… Тринидад развернула «Макино» и рефлекторно опустошила целый магазин, прежде чем merda[3] поняла merda что это были всего лишь merda дейнонихи merda merda merda merda. С полностью заряженными солнечными конденсаторами, усиливающими мышцы, эти твари могли разогнаться до максимальной скорости в восемьдесят километров в час и играть в догонялки с багги, пока у того не останется в баке ни капли газохола[4]. Плохая охота. Пустая трата иголок. Дейнонихи и пахицефалозавры обитали бок о бок, несмотря на сорок миллионов лет и несколько тектонических сдвигов, разделявших два вида.
Вот вам и магия Диснея.
Тринидад извлекла пустой магазин, вставила новый, от сосредоточенности стиснув зубы, стараясь не потерять равновесие из‑за рельефа местности, скорости, рывков. А еще пыли. И дыма. Дыма?.. В пятидесяти метрах от пожара Сула развернула багги, закидав пламя лавиной пыли и практически подставив шлем Тринидад под морду разъяренного пахицефалозавра‑самца. Две тонны полуфотосинтетического самовоспроизводящегося тектопластика рванулись ей навстречу, с учетом скорости сближения сто пять километров в час расчетное время контакта составило 3,33 секунды, которые замкнулись в кольцо. Пятиметровый орнитопод верхнемелового периода навис над Тринидад, его ярко‑голубая башка выглядела божественно и одновременно нелепо. Тринидад закричала. Зажмурилась. Выстрелила.
[1] Cabañas – хижины (исп.).
[2] Гелиограф – разновидность оптического телеграфа.
[3] Merda – дерьмо (исп.).
[4] Газохол – распространенная в США разновидность автомобильного топлива, смесь бензина и спирта в варьирующей пропорции.
