Немного любви

Вернувшись домой затемно, она полезла в тайник, бывший теперь на месте сорвавшегося зеркала. На рисунках Шиле в лице незнакомой рыжей женщины, открытой, как грубо разломленный плод инжира, явно проступали ее собственные черты. На этот раз в череде прыгающих, сползающих к концу строки вниз букв, написанных старой рукой Малгожаты, ей на глаза попало: и Последним в коробке действительно лежал рецепт ореховых рогаликов с ванилью. даже неопытная старшая делает это легко, обученная же соразмеряет силу съеденный ребенок не пойдет впрок, если он выращен без любви.

Госпожа Малгожата откармливала, прежде чем съесть.

Сегодня было еще хуже, чем вчера. Колокольный звон у Вита обливал маленький дом, стены его раскачивались, комнатка сжималась вокруг постели как гроб, как коробок вокруг пойманной бабочки. А звон продолжался, и длился, длился. Уж лучше мертвые во сне, чем живые. Грубость акта завораживала. Натуралистичность, с которой он снился – тоже. Секс во сне – дело приятное, проблема в том, что она хорошо знала, успела понять и ощутить там, в глубине, во тьме подсознания, чьи это глаза, руки, губы, высокие скулы, сильное тело – о да, во всех своих проявлениях сильное. Низ живота свело от боли незавершенного соития, когда Эла проснулась. Пустое зеркало смотрело на нее со стены.

Села на постели, произнесла вслух, неизвестно к кому обращаясь:

– Я хочу больше не вспоминать, как это было. Никогда больше не вспоминать.

И, конечно, тут оно потекло.

У психолога есть отмычки от всех дверей, но в замке этой двери ключ от замка год за годом ломался. Лучше всего думать о нем, словно о мертвом, или хорошо, или ничего, кроме правды.

Поэтому ничего, кроме правды.

Бойтесь желаний, которые исполняются. Ян и был то желание.

Познакомились в Крконошах. Две студенческие компании задирали друг друга вполне беззлобно, пока градус не перевел дело в польский гонор против чешского пива. И разрулил все именно Ян, который и в двадцать пять был очень ловкий, бархатный котик, продумчивый и корректный. Его усилиями обе компании объединились в одну, и дальше сидели, пили, пели в горах вместе, пока тремя днями позже не расстались в полном довольстве собой. У Яна в рюкзаке для треккинга лежали «Имя Розы» и Мелвилл, он чередовал вечерами, и Мелвилла Эла подрезала на заглянуть. Янова девица смотрела недобро, но Элу это мало интересовало, они с читающим котиком уже слились в ментальном экстазе. Тем более, как выяснилось, «Янова девица» титулом было тленным и весьма скоро преходящим. Эту она и вовсе не запомнила, как зовут, не успела, так быстро он от нее избавился.

Графомания и любовь к старой музыке – на этом они сошлись. Кисея человеческих отношений ткется из странного. Графомания давно закончилась, творение человеческих жизней оказалось намного более сильным наркотиком. Неописуемое чувство, когда человек приходит и говорит: спасибо, мне полегчало. Сперва Эла уперлась в естествознание, но срезалась на нелюбви к энтомологии и взялась за вторую специальность. Вот только знание себя по физике и себя же по лирике помогало ей мало. В период знакомства с Яном и тесной дружбы она как раз пилила по кусочкам магистратуру по психологии. Он с любопытством наблюдал за процессом и предоставлял себя, своих дружков и женщин для опросов и наблюдений. Только однажды сказал:

– Меня удивляет, что ты, такая живая, такая горячая… и только пишешь.

– А что мне нужно было бы еще делать? Скакать по членам?

– Ну не знаю, почему сразу скакать? – улыбка поползла по его лицу. – Хотя картина представляется заманчивая….

Да, тогда она писала что‑то беспомощное. Теперь если и писала, то потом жгла. Ненависть нужно прожить, интуитивное письмо, все дела. Но не получалось. Еще одна техника, в которой у нее не получалось выжечь из себя Яна.

А тогда выяснили, что живут в Варшаве на расстоянии квартала, заобщались, Ян тащил ее в свои компании, где на Элу смотрели косо, особенно девицы, но она отмахивалась: идите к черту, я чистый дух. Потом у нее случилась тяжелая история, закончившаяся абортом и полным отсутствием веры в Иисуса, чтобы им не называли. Патриархальный бог всегда благоволит мужчинам, потому что мужчина сам. Тошнило от Иисуса, от мужчин и от патриархата.

Мир был пуст, но в нем был Ян. Короткое слово, значившее тогда так много. Нежные руки, сильные объятия и дружба. И много разговоров, много. Не было в ее жизни мужчины, который бы так умел и любил любить в мозг. Где‑то он и теперь – любит в мозг, как дышит. Импотент в любви. И совсем не импотент в сексе. Такое бывает у людей, боящихся близости, но меньшими суками они от своей травмы не становятся.

Ян не был первым, не стал и вторым. Эла вообще не торопилась с контактами, за количеством не гналась, предпочитая качество. А качество – оно в сонастройке возрастает, во взаимопроникновении не только телесном. Ян, напротив, предпочитал количество, так и говорил: мне нужно разнообразие. На практике выбирал всегда одних и тех же: долговязых, тощих коз, вровень его немалому росту. Без слез не взглянешь, короче, на типоразмер и технические характеристики, хотя соцопросы для Элы козы отрабатывали на отлично, все польза. И еще он очень был тактильный, котик. Аж глаза у него плыли, пьяными становились, когда говорил: мне нужно много. И часто. Словом, они были противоположны во всем, синфазны только в откровенности между собой, иногда слишком зашкаливающей, чтобы это можно было считать дружбой. Недолюбовники без секса, передрузья. Наверное, он находил в этом какую‑то странную прелесть, Эла не понимала, не задавалась всерьез вопросом – просто с ним рядом было спокойно и тепло. Вот только в этой дружбе порой он ревновал, как иные ревнуют в любви. А еще она иногда думала – ну клевый же, ну почему у меня к нему ничего нет?

А потом случилось желание.

Он вернулся из одной из своих частых и дальних поездок. Голодный, злой, как черт, очень одинокий. И – внезапно – взрослый, похорошевший какой‑то острой привлекательностью, нарастивший на костях мяса, прибавивший глубины в глазах. Не особо распространялся, что там такое, кроме того, что у удачливого и легкого Яна – вдруг! – случилась также крайне тяжелая история, больная и долгая, выжегшая изрядно. Мягкий мальчик ушел, а этого мужчины она не знала, и потянулась, в том числе, плотски, что страшило и изумляло ее саму. Такое было впервые – чистое незамутненное желание как высшая точка, кристаллизация контакта. Тогда показалось: они долгие годы росли друг близ друга и вот наконец достигли понимания, которое снимает границы. А еще обоим нужно было утешение, конечно. Они не говорили про любовь, не было никакой любви, и он прямо сказал, что отношения ему не нужны, он не человек для отношений, и понятно, что оба на тот момент закрыли свои травмы, но неужели нельзя было быть просто немного честней? Не как с женщиной, этого из них ни один по доброй воле не делает, но как с другом? Но выяснилось, что и дружба была враньем тоже. Потому что честность мужчины с другом‑мужчиной и другом‑женщиной – это разные честности.

Расстались на год, не прерывая контакта ни на день, его носило по миру, Эла работала в Вене, обоим было по тридцать пять, не середина лета, но ближе к урожаю, и каждый думал, что знает себя и другого, привычки и предпочтения. Объехавший всю северную Европу, просидевший год в Штатах, Ян выдергивал ее на встречу, писал – соскучился, давай, оторви задницу от кресла, приезжай, я все приму на себя. Потом – дарлинг, я сам тебя выдерну из того кресла, отпусти уже чужие мозги, займись своей жизнью, давай проветримся, у меня будет неделя, встречаемся в Братиславе. Это так типично для Яна – за два часа собрать горящий маршрут с бодрым треккингом и возмутительно дешевыми хостелами, кинуть ссылку на билеты, располовинить бюджет прогулки и писать: скоро увидимся, не могу дождаться. Мы будем разговаривать, и не только. Святая повелась бы на эту интонацию, на ежедневное «доброе утро» и фоточки торса в мессенджер просто так, «я делюсь с тобой своей жизнью, как с другом».