Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Бьянка не должна была принять мои слова так легко, сучка ненормальная. Я выдала самую угрожающую фразу, которую вообще когда‑либо кому‑либо говорила, и что она сказала мне в ответ? Не «Пошла на хуй, Дафна». Не «Возвращайся‑ка домой пешочком и никогда больше ко мне не подходи, Дафна». Не «Какого цвета тебе нравятся охранные ордеры, Дафна?». Вот как должны реагировать нормальные люди.

А я услышала всего лишь паршивое «Ну, я бы, конечно, предпочла, чтобы меня не убивали, но если уж этого не избежать, я протестовать не буду, если убийцей станешь ты».

Буквально.

Какая странная отправная точка. Думать об этом, представлять, как это случится, в качестве умственного упражнения. Именно такие больные общие интересы и сближают лучших подруг.

Как мне тебя прикончить, подруженька моя соблазнительная? Тебе больше хочется, чтобы все прошло быстро и безболезненно, или ты предпочтешь, чтобы твоя убийца создала смелое, кровавое творческое высказывание?

Ой, да я как‑то об этом серьезно и не думала. Вариантов ведь так много, правда? Например, всегда можно меня застрелить.

Можно… но тебе не кажется, что это слишком просто? И даже отчужденно? В этом нет ничего интимного. Как пультом дистанционного управления воспользоваться. Так я тебя даже с другого конца комнаты убить могу.

И с другого конца игровой площадки тоже. А если ты застрелишь меня на глазах у детишек и обычных, скучных, не земноводных мамаш? Вот это будет настоящее творческое высказывание.

Да, но все равно. Одно движение пальцем – и тебя нет. Это для ленивых.

А как насчет ножей? Они открывают простор для самовыражения, от хирургической точности до дикого, сумасшедшего буйства.

И ты правда не против? Это же, наверное, больно.

Да, больно, но зато гораздо интимнее.

Но ведь для этого нужно быть очень целеустремленной, согласна? Мне обязательно придется довести дело до конца, а я не вполне уверена, что смогу. Не могу пообещать тебе, что не струшу.

О, значит, ты сбежишь в слезах и оставишь меня валяться на земле, и я, может быть, истеку кровью, а может быть и нет? Как эгоистично.

Но ты так красива, и, хоть у тебя и проблемы с головой, мне кажется, что ты хороший человек. И как тебя такую резать?

Может, тогда ты меня чем‑нибудь забьешь? Ударь меня правильной штукой в правильное место, и я могу даже не почувствовать, что будет дальше.

Тупым предметом?

Или чем похуже.

Ну… мой бывший парень, Аттила… У него есть боевые топоры. Ага. Настоящие, без дураков, подлинные боевые топоры. Этот вариант прекрасен тем, что даже если я сдуюсь после двух‑трех ударов, раны уже будут очень серьезные…

Звучит круто! Как думаешь, он одолжит тебе какой‑нибудь из топоров?

Не представляю себе, что на свете могло бы сделать его счастливее. Он, подозреваю, давно думает о том, чтобы на ком‑нибудь их опробовать. Прямо очень много думает. И знаешь что? Я бы не поставила свою жизнь на то, что он уже этого не сделал.

Шутишь.

Хотела бы.

И где кто‑то вроде тебя может подцепить парня вроде него? В байкерском баре?

Веришь, нет – в музее. В денверском музее естественных наук. В прошлом году у них была выставка, посвященная средневековым войнам. Он работает там куратором и помогал ее готовить. Иногда, в свободные дни, ему нравилось ходить по выставочным залам и смотреть, как люди ею наслаждаются.

Это довольно мило.

Не совсем. На самом деле он подслушивал, какую фигню несут посетители, и фантазировал о том, каким оружием ему хотелось бы их прикончить. Это помогало ему расслабиться. Конечно, Аттила не в первый день мне об этом рассказал. Он не сразу был со мной настолько искренен. Но к тому времени между нами уже возникла эта…

Связь?

Да. Связь. Только плохая связь. Но осознаешь ты это лишь тогда, когда уже на нее подсела. Сначала появляется взаимное влечение, и ты думаешь: «Я знаю его, или он знает меня… да, вот именно, он видит во мне что‑то, чего не видят другие, и воспринимает это всерьез, а значит, и меня воспринимает всерьез». Знаешь, как это соблазнительно?

Боюсь, что да. Но, судя по твоим словам, это похоже на ту искорку, которая впервые привлекла тебя ко мне.

Нет. Не смей так говорить, Бьянка. Может, я просто рассказываю похоже. Но чувство было совсем другим.

Тогда в чем разница?

Разница в том, куда это приводит. С тобой я чувствую, что могу стать кем‑то лучшим и что это на самом деле может зависеть от меня. С Аттилой я чувствовала, что должна стать кем‑то худшим и что от меня здесь ничего не зависит. И знаешь что… Я до сих пор не могу решить, какой вариант ближе к правде.

Конечно, на самом деле таких разговоров мы с Бьянкой не вели. Если не считать все те случаи, когда мы встречались взглядом – было очевидно, что мы обе ощущаем это невысказанное бремя. Это непонимание, почему мы чувствуем себя игрушками в гигантских холодных руках.

Такие диалоги я вела сама с собой в тихих, подходящих для раздумий местах, где скрывалась от попыток Вала вытащить наружу лучшие стороны моей натуры. Это могло бы показаться позитивным влиянием, вот только он был при этом так солнечно утомителен, так очевидно демонстрировал, что я для него всего лишь реставрационный проект, как для какого‑нибудь умельца – сломанный кофейный столик, что ритуальное убийство начинало казаться вполне приемлемым.

Аттила никогда не притворялся, будто хочет меня спасти.

С ним мне с самого начала казалось, что он знает меня лучше, чем я сама. Еще одно «намасте», только вывернутое наизнанку: социопат во мне приветствует потенциальную социопатку в тебе… ей только и нужно, что легкий толчок в нужную сторону. Ей нужно отпустить себя на волю.

Лежа в постели, он предлагал мне якобы гипотетические ситуации. «Если бы тебе казалось, что ты должна кого‑нибудь убить, чтобы воплотить свой полный потенциал, ты бы сделала это?»

Такие вот легкие, жизнерадостные вопросы. Как я могла на них ответить? Я ведь была в сарае, помните? Я знаю, каково быть жертвой.