Нормально всё
– В каком плане?
Маша вдруг резко срывает с лица свои нелепые очки, и я вижу ее опухшие от вчерашней пьянки глаза:
– Что ты не допустишь вот этого!
– Ну, Машенька, ты же взрослая девочка, – примирительно говорю я, – я тебе не нянька.
– Знаю! Знаю! Но сегодня репетиция, а я совсем ничего не могу… – чуть не плача гундосит она.
Я тяжело вздыхаю:
– Тебе, милая моя, опохмелиться надо. Пивка дернуть, и жизнь сразу наладиться.
– Что? Прямо перед репетицией? – пораженно смотрит на меня Маша.
– А что? Одно пиво беды не сделает. Накатишь – сразу полегчает, – советую я от чистого сердца.
– А мы успеем? Ты ведь пойдешь со мной? – жалобно смотрит она на меня.
– Я пойду, так уж и быть. Но пить не буду, иначе меня понесет, а Игорь Алексеевич и так на меня зуб точит.
– Или письку дрочит, – хихикает Маша.
Я с удивлением смотрю на нее и невольно проникаюсь симпатией. А Машка‑то умеет, оказывается, когда хочет!
Через пять минут мы уже в родном подвальном круглосуточном магазинчике, местной «алкашке». Еще только семь утра, и алкоголь, конечно же, нам не продадут. Но продавец Шавкат каждый раз оправдывает данное ему родителями имя и отпускает нам одну бутылку пива в долг. Деньги мы обещаем занести после репетиции. Шавкат улыбается и кивает головой. Он знает, мы не обманем.
Мы встаем неподалеку от входа в магазин, мимо быстрым шагом несутся к метро офисные клерки. Они не обращают на нас внимания, и я говорю Маше:
– Да перестань ты смотреть на них. Им до тебя вообще нет никакого дела.
Маша нервно хихикает. Ее мучает жажда и головная боль. Я открываю для нее пиво брелоком и протягиваю, как ценный приз:
– Держите, миледи.
Маша слегка приседает в реверансе. Но ей, на самом деле, не до смеха. Она чуть быстрее, чем требуют приличия, выхватывает у меня из рук бутылку и присасывается к ее горлышку. Два, три, четыре глотка. Я с легкой ноткой зависти наблюдаю за Машей. Наконец, она отрывается:
– Ууууух, а неплохо!
– Сейчас еще лучше будет, – хмыкаю я.
– Блин, а играть‑то я смогу? Сейчас развезет на старые дрожжи, – тревожится она.
– Сможешь, не ссы. Джим Моррисон под наркотой концерты давал, а ты чем хуже? – говорю я.
– Ой, Кать, – смеется она, – ну я же не Моррисон!
– Ну у нас тут и не Ванкувер, – подбадриваю ее я.
Маша смеется еще громче и приканчивает пиво. Мы опаздываем на репетицию на пятнадцать минут, и Игорь Алексеевич делает нам замечание. Я извиняюсь, Маша только пьяно улыбается в ответ. Через пять минут дирижер выставляет ее за дверь:
– Мария, это просто немыслимо! От кого угодно я мог ожидать такого поведения, но только не от вас! Вы приличная молодая женщина, а являетесь на работу, на репетицию оркестра к семи утра в нетрезвом виде! Пишите объяснительную! И чтобы я вас пока больше тут не видел! Не беспокойтесь, за понесенные неудобства я попрошу вычесть из вашей зарплаты!
– Да пошел ты, козлина! – слышим мы все из‑за двери веселый голос Маши.
По оркестру пробегают смешочки, и дирижер оглядывает музыкантов своими маленькими цепкими глазками. Репетиция продолжается.
Спустя три часа я чувствую себя постаревшей на тридцать лет. Устало запихиваю ноты в рюкзак, устало прощаюсь с коллегами до завтра. День только начался, а мне уже ничего не хочется. Пожалуй, кроме выпить. Под влиянием настроения я набираю смс Лизе: «Извините, я заболела, сегодня наш урок не состоится». У меня нет ни сил, ни желания тащиться в Строгино. Даже несмотря на то, что там, возможно, мне сегодня, наконец, заплатили бы. Лиза молниеносно отвечает:
– Очень жаль (грустный смайл), поправляйтесь поскорее (довольный смайл), мы вас ждем (радостный смайл).
Отправляю лаконичное «спасибо» в ответ и выхожу на улицу. На ступеньках меня ждет раскрасневшаяся Мария. В руках у нее новая бутылка пива. Она машет мне ей:
– Ээээй, Катюшка! А я жду тебя!
– Ну ничего себе ты развлекаешься, – говорю я.
– Да! Я отдала Шавкату деньги и купила еще две бутылки, – гордо отвечает Маша, – одну себе, вторую – другу!
Она хитро посмеивается и вынимает из сумки бутылку:
– Это для тебя!
– Маш, надо отойти куда‑то. Здесь как‑то не комильфо, студенты все‑таки смотрят, – говорю я.
Мы заходим в ближайший тихий дворик рядом с католической церковью и чокаемся бутылками.
– За твое здоровье, – торжественно произношу я.
Мы выпиваем, и от холодного пива мне становится приятно и тепло. Возможно, это именно то, что мне так необходимо по вторникам. Маша расслабляется, ей сейчас плевать на всех и всё, но я знаю, как завтра она будет жалеть о сегодняшнем своем поступке. Однако, я не собираюсь стыдить ее и напоминать о репетиции. Маша может и не дожить до завтрашнего дня, кто знает, что будет с нами через полчаса? Через час? Через тридцать секунд? Маша может умереть в любой момент, впрочем, и я тоже. Зачем думать о своих страхах, ошибках и неприятностях? Давайте просто наслаждаться моментом, в котором мы живы, здоровы и счастливы.
Мы чокаемся бутылками снова и пьем молча, без тостов и лишних слов. Мы улыбаемся друг другу. Неожиданно наш пикник прерывает неизвестно откуда взявшаяся бабулька. Древняя, но чистенькая, одетая в серую шубу из неопознанного зверя. На голове – меховая шапка, местами полысевшая. У бабули выщипанные брови и ярко накрашенные губы. Меня потрясает ее прямая спина. Мне бы такую осанку. Бабуля держится спокойно, с достоинством. Она кивает мне и Маше и говорит:
– Is it Monday today?
По ее виду и акценту мы понимаем, что она русская, и я недоуменно смотрю на нее какое‑то время, а затем отвечаю:
– Нет, сегодня вторник.
– Is it Monday today? – упрямо повторяет она, ее взгляд становится жестче.
– Какой еще мандэй? – переспрашивает Маша, – бабушка, вторник уже!
– Don’t hear, – презрительно бросает нам старуха и неспешно удаляется вниз по переулку к Большой Никитской улице.
Некоторое время мы с Машей молча глядим друг на друга, затем я начинаю хихикать, и Маша подхватывает мой смешок. Она говорит:
– Городская сумасшедшая!
– Да уж, говорить с нами по‑английски, пока мы бухаем пиво до полудня – точно чокнутая, – отвечаю я.
