Нормально всё
– Я не помню, что это за ноты!
– Надо считать, – отвечаю я.
– Я не знаю! Я не помню!
Я вдыхаю с кухни запахи тефтелей и мечтаю, когда же все это, наконец, закончится. Мы разбираем с Викой ноты, спокойно я повторяю в сотый раз то, что говорила на каждом занятии. Но внимание девочки уже рассеялось. Ей не интересно, она смотрит на меня озорно и говорит:
– А вы смотрите «Ревизорро»?
– Нет, – разочаровываю ее я, однако, она не сдается:
– А я вам сейчас расскажу про эту передачу!
– Нет, даже слушать ничего не хочу, – резко обрываю я Вику, – давай, играй Шуберта.
– Ну, пожалуйста! Тогда можно я задам вам три вопроса потом? – торгуется она.
– Нет, сначала хорошо сыграй.
– Ну три вопроса!
– Один вопрос, – говорю я.
– Два!
– Ни одного вопроса.
– Хорошо! Один вопрос!! – умоляет Вика.
Она неплохо играет, вроде бы старается, но постоянно отвлекается: то на кота, то на мои серьги, то на собственное отражение в зеркальном шкафу. Мне не нравится ее игра, но я молчу. Нет сил и хочется тефтелей. Наконец, Вика заканчивает, и я говорю ей про ее недочеты, но она уже не слышит меня:
– А кто ваша лучшая ученица? – это и есть ее заветный вопрос.
Я украдкой смотрю на часы, до конца урока осталось пятнадцать минут, и нам нужно успеть сыграть этюд:
– Если сыграешь хорошо этюд, то возможно, лучшей ученицей на сегодня будешь ты.
– Правда? – удивляется Вика.
– Вот сейчас и посмотрим, – я складываю руки на груди и киваю головой, – маэстро, давайте!
Вика с необычайным для нее прилежанием исполняет этюд. Почти хорошо.
– Нормально, – отвечаю я.
– На пятерку? Поставите мне пятерку?
– Из‑за Шуберта не могу, но этюд был неплох, – притворно сурово отвечаю я.
– Так я лучшая?
– На сегодня да, – не вру я, ведь она моя единственная ученица.
Вика расцветает и лезет ко мне обниматься. Я позволяю ей обнять себя, и она радостно щебечет:
– А вы – моя самая лучшая учительница! Вы такая улыбчивая, такая не строгая, такая красивая, даже в этих ваших огромных очках!
Я инстинктивно поправляю свои очки от Ральфа Лорана, и снисходительно улыбаюсь Вике. Ну не пошлешь же ребенка на хрен? Услышав, что мы с Викой дурачимся, тормошим ее толстого кота Генку, в комнату влетает Лиза:
– Позанимались? Катерина, а вы не пообедаете с нами? У вас, наверное, на сегодня еще дел полно, поели бы… Есть у вас время?
Кидаю быстрый взгляд на часы, слегка задумываюсь, морщу лоб. Надо соглашаться не сразу, а как бы делая людям одолжение. Иначе больше никаких приглашений к столу. Я мнусь, и Вика тянет меня за рукав свитера:
– Ну, Катя, ну соглашайтесь! Мама сделала вкусные тефтели!
Я пожимаю плечами:
– Да неудобно как‑то…
Лиза машет на меня кухонным полотенцем, которое случайно прихватила с кухни:
– Да ладно вам! Вы такая худенькая, бегаете целыми днями туда‑сюда, пойдемте! Даже ничего не хочу слушать.
И мы уходим на кухню. Мне нравится, как Лиза называет нас с Викой «девочки». «Девочки позанимались», «девочки, мойте руки», «девочки, кому добавки». Хотя я сама не намного младше Лизы, может быть, лет на восемь или девять. Но я чувствую себя рядом с ней девочкой. Может, всему виной ее внушительная фигура, а может ее манера говорить громко и властно, словно бы отдавая приказы.
Одна тефтелина за другой исчезают во рту под аккомпанемент жалоб Лизы. Она недовольна всем: детским садиком, преподавателем по музыке в школе, ценами в магазинах, много работающим мужем, успехами старшей дочери в художественном колледже, тарифами ЖКХ, платными парковками, новостями, курсами валют, финансовым благополучием соседки по подъезду, собственными волосами и даже тефтелями, которыми кормила меня:
– Катерин, вам не кажется, что они солоноватые? – раздраженно спрашивает Лиза.
– Да идите вы на хуй со своими тефтелями, – чуть не вырывается у меня.
Но я, как человек с высшим профессиональным музыкальным образованием, конечно, не могу позволить себе откровения подобного уровня.
– Отличные тефтели, – отвечаю я, отправляя в рот четвертую по счету.
И вдруг она и правда кажется мне соленой, такой соленой, что хочется выплюнуть ее обратно на икеевскую тарелку, стоящую передо мной. Но Лиза и Вика смотрят на меня своими круглыми, как шарики для пинг‑понга, глазенками, и я, давясь, заставляю себя проглотить тефтелю.
После нее меня охватывает привычное чувство ненависти ко всему окружающему, душа требует скандала и дебоша. Ну, или просто выпить для успокоения. Я нервничаю, все эти разговоры действуют на меня угнетающе, и даже тефтели не стоят того, чтобы сидеть тут и выслушивать бесконечные жалобы на жизнь. С детства не терплю нытиков. Я встаю изо стола и собираю свою волю в кулак. Мне требуется огромное количество сил, чтобы любезно распрощаться с Лизой и Викой, три (!) раза улыбнуться, повторить задание для Вики, которое она все равно не станет делать, и в дверях даже погладить толстого Генку. Лиза мнется:
– Катерин, а ничего если мы заплатим вам в другой раз? Сейчас просто такая уж обстановка… то есть деньги, то нет денег…
Вика с ужасом смотрит на мать:
– Мама!! Она же больше не придет!
Девочка бежит к себе в комнату, и мы слышим звон разбитой посуды, но Лиза даже не дергается. Она все также жалостливо смотрит на меня, и я пожимаю плечами:
– Да без проблем, давайте в другой раз.
– Это точно нормально? – нервно переспрашивает Лиза.
– Да нормально всё, не переживайте, – отвечаю я, и вспоминаю, что в кошельке у меня осталась только тысяча рублей. Эх, надо было еще съесть хотя бы парочку этих пересоленых тефтелей.
Вика с заплаканными глазами вылетает обратно в коридор и сует мне в руку какую‑то мелочь. Мы переглядываемся с Лизой, и мать спрашивает у дочери:
– Вика, ты что, разбила свою копилку?
