Орион: Око земли

Большая часть из них заполняла храм Юны. В нем располагался приют для нуждающихся, но даже его стены не могли вместить в себя каждого. Оказавшись на улице до наступления темноты, будущий обледенелый труп пытался избежать незавидной участи, но ничего лучше, чем крики и мольбы о помощи, на ум не приходило. Однако не все вели себя так. Рыбаки из порта рассказывали, как вытаскивали жителей в сетях вместе с уловом. В отчаянии те ныряли в воду в надежде отплыть как можно дальше от настигающей их смерти, но попытки оказывались тщетными. Пугало, что среди подобного улова попадались не только взрослые.

Перед наступлением темноты Руф всегда был на одном и том же месте.

«Если я все еще здесь, значит, я все еще есть», – напоминал он себе ежедневно.

Он сидел на полу первого этажа, накинув на ноги протоптанный ковер, и заливался непонятной брагой из Веркаса, что закупал у торговца свечами. Тот торговал пойлом нелегально, провозя на судах под видом новых зелий для алхимиков. Старику оно не нравилось (уж слишком сильно после него болела голова, а запах напоминал скорее болото, нежели что‑то спиртное), но стоило признать, что после выпитого кувшина жить становилось немного проще. Он делал глоток за глотком, наблюдая, как светило медленно скрывалось за стоящим на окне горшком и растущим из него цветком. Тень от стебля ровно ложилась на лицо, разделяя его на две морщинистые половины, а лепестки темными пятнами закрывали глаза от света, что постепенно прятался за крышами домов.

Бедняки тарабанили в двери, и жилище Руфа не было исключением. Он не торопился открывать, а только ждал, осушая кувшин. С приближением ночи крики становилось меньше. Проклиная хозяина дома, бездомные в панике разбегались, пытались найти любое другое пристанище или средство, чтобы согреться. Вновь и вновь Руф отвечал себе, что останется на месте, но как только стекло за стеной покрывалось первыми морозными узорами, старик поднимался, опираясь на горлышко кувшина.

 

Из‑за черепицы крыш домов напротив показались лучи утреннего солнца. Сколько времени он простоял у открытого окна? В годы Руфа время текло уже слишком быстро. Раньше казалось, что каждый день длится чуть ли не вечность, но теперь все происходило так мгновенно, что порой старик спрашивал себя, не спит ли он? Тело замерзло настолько, что назвать его своим не поворачивался язык.

Поняв, где находится, он поймал себя на том, что неотрывно наблюдал за застывшей фигурой на ступенях таверны «Сладкий Джо». Сузив веки, Руф разглядел юнца в рваной рубашке и штанах, чей цвет сливался с уличным. Парень, видимо, пытался согреться бутылкой соевой водки, но недооценил угрозу, что неумолимо нависала над ним. В правой руке он держал тару с обжигающим напитком, а левой прижимал колени к груди. Старик молчал и только где‑то глубоко внутри раздавался тихий голос, желающий забрать недопитые.

Еще несколько дней все будут вспоминать о случившемся, споря, что же убило паренька: пронзающий холод, погубивший уже не один десяток людей или Джоаннина водка, которая отправила в мир Талии куда больше несчастных. Еще один повод для пьяной драки.

Память Руфа так же, как и зрение, подводила. Вспомнить нужные слова удавалось с трудом. Они уже лежали на языке и готовились скатиться, но тут же исчезали, оставляя после себя привкус горечи. Помедлив, старик нахмурился и, сложив бледные ладони, буркнул единственную фразу, что крепко засела в нем еще с детства: «Да примет тебя Юна».

Нужно готовиться к походу на рынок, забрать заказанные кувшины у свечника. Крыса называл это Веркасским виски и описывал его так, будто с его помощью люди чуть ли не мертвых поднимали. Почему именно Веркасский, если, по его словам, готовили выпивку не там, и что такое виски вообще, Руфа не заботило. Главное, что пойло помогало заглушить боль, да и засыпать с ним было куда проще.

Вскоре заработали паровые двигатели. Из многочисленных труб повалил серый дым, заполняя собой пространство, что оставалось между жилыми домами Туманной улицы. Они составляли от силы треть всех зданий. Остальная территория была отдана цехам, где конструировали новые паровозы и всю экспериментальную технику, чьи образы рождала больная фантазия инженеров, а также зданиям, где располагались паровые котлы, обеспечивающие энергию всему Солтису.

Люди постепенно выходили из жилищ и осторожно ступая на подтаявший лед. За месяц аномальных дождей и морозов они привыкли к протекающей по улочкам ручьям. Многие верующие считали, что все это началось по вине Юны. Раз в два дня она рыдала на своей луне, заливая слезами Империю,

– Эти слезы! А сбившиеся с истинного пути ошибочно принимают их за обычный дождь, – доказывали они. – Ночью она гневается, замораживая их своим охладевшим сердцем.

Обычные рабочие, кому было глубоко наплевать на религию, рассказывали про моряков, утверждавших, что в северных землях все с точностью наоборот. С заходом солнца вода начинала кипеть, будто светило уходило под землю и подогревало океан, как какую‑нибудь кастрюлю с водой над огнем. Рыбы, которые раньше обитали там, куда сети попросту не доставали, всплывали кверху брюхом, сваренные и красные.

Утром по всей столице начинали движение повозки, собирающие замерших. Одна из таких притормозила напротив таверны. Заметив нового пассажира, кучер потянул поводья, остановив кобылу. Он аккуратно спрыгнул вниз, предварительно осмотрев место приземления, снял с бортика над колесом лом и зашагал к пареньку. Отковыряв застывшие ноги и задницу, он закинул сгорбившееся тело в повозку к остальным. Без толики стыда он выдернул из мертвой хватки пойло, оторвав пару палец трупа и с недовольным грохотанием потянулся за ними. Руф наблюдал за сценой, но даже не думал упрекать кучера. Подобное случалось не раз, потому пытаться что‑то изменить было сравнимо с желанием разрушить главные ворота города одним лишь молотком.

Он закрыл окно и поковылял к кровати. Сев на край, надел мешковатые коричневые штаны, сложенные на стуле рядом, достал протез, закрепил поверх правой штанины и с помощью ключа затянул два болта у ступни и два чуть ниже пояса. С трудом переваливая потяжелевшую конечность, он подошел к шкафу с подложенной под ножку бумажкой, взял весящую там одну потрепанную бежевую рубаху и нагнулся за жилетом. Проигнорировав зеркало на двери, он закрыл дверцу, с трудом сунул ноги в протоптанные к центру ботинки и вышел из дома.

Рынок располагался на площади в центре Солтиса, где пересекались главные улицы столицы. Над палатками возвышалась почерневшая от времени статуя, изображавшая восседающего на троне правителя, чье имя сохранилось разве что в постепенно превращающихся в пыль книгах библиотеки. Одетый в раскинувшуюся волнами тунику, он навечно скрестил руки в замок и неустанно смотрел на горизонт, не замечая, что происходит у его ног. Собиравшиеся вокруг люди уже давно привыкли к молчаливому изваянию, служащему местом отдыха чаек и голубей.

Площадь вмещала сотни различных лавок со всевозможными товарами со всех уголков Ориона. Здесь и восточные украшения с инкрустированными драгоценными камнями, и шкуры диких дарнаков с вершин северных гор, и даже мясо грифонов со свежей кровью.

Внушительную часть места ухватили владельцы алхимических лавок с редкими травами и пузырьками свежесваренных зелий. Ходили слухи, что наемники с развалин старого города закупали здесь ингредиенты для ядов, но доказать этого пока никому не удавалось. Во многом связанно это с тем, что, когда дело доходило до городской стражи, все свидетели умолкали или необъяснимым образом пропадали со всем имуществом.